Осенний мост

Новаки напряглась. О, нет! Она снова совершила ту же самую ошибку и назвала его монголом! Как он там себя назвал? Иностранные слова так трудно запоминаются. На-лю… а дальше как? Новаки стало страшно: а вдруг она рассердила его и все испортила? Она притворилась, будто ей больно, и сильнее оперлась на Го. Видимо, ее притворство сработало, поскольку, когда Го заговорил, в голосе его не было гнева.

— Победа принадлежит господину Хиронобу, — сказал Го; когда она изобразила слабость, он поддержал ее чуть сильнее.

— Господин Хиронобу — шестилетнее дитя, — возразила Новаки, — едва ставшее достаточно взрослым, чтобы самостоятельно сходить в туалет и не провалиться туда.

Го рассмеялся.

— И тем не менее, победа принадлежит ему. И ему не вечно будет шесть лет. С вашей стороны было бы разумнее взглянуть на него в ином свете. Вскоре он станет не только правителем, но и мужчиной, и будет искать себе достойную жену. Он был удостоен великого знамения, примчавшегося к нему на крыльях птиц.

— Я не верю в знамения, — сказала Новаки. — А вы?

Сверкнула молния, следом за ней последовали долгие секунды жутковатой тишины.

По небу прокатилась волна света.

Сделалось настолько светло, что на плиты дворика упали тени — и снова растворились во тьме, что словно бы ринулась в их сторону.

А затем небо наконец-то раскололось, и с него извергся грохот рушащихся небесных гор.

Через несколько месяцев после возвращения госпожи Новаки с праздника у господина Хиронобу стало ясно, что она понесла ребенка. Хотя Новаки всегда была тихой и послушной дочерью, она наотрез отказалась назвать отца ребенка, поскольку знала, что ее отец и братья наверняка убьют его. Когда они пригрозили, что устроят ей выкидыш, Новаки пообещала в таком случае покончить с собой. Господин Бандан казнил няньку дочери — за то, что недостаточно внимательно приглядывала за ней. Однако Новаки по-прежнему отказывалась говорить. Он казнил двоих собственных людей, которых подозревал в излишне теплых чувствах к дочери. Однако госпожа Новаки по-прежнему продолжала безмолвствовать.

— Просто ума не приложу, — сказал господин Бандан.

В разгар этих перипетий с дочерью он наведался в замок «Воробьиная туча», чтобы просить совета у госпожи Киёми. Хотя он был ненамного старше ее, из-за того, что большую часть жизни он провел в военных походах, внешностью и поведением господин Бандан напоминал седого старого воина, принадлежащего к предыдущему поколению. Женщины его интересовали только с точки зрения зачатия, рождения и выкармливания возможных наследников, а потому он почти ничего и не знал о женщинах, за исключением основных деталей анатомии. Внезапная своенравность и упрямство дочери целиком и полностью сбили его с толку. Мать девушки умерла родами, а другой женщины, с которой он мог бы поговорить настолько откровенно, в его замке не было.

— Почему бы ей просто не сказать мне, кто отец ребенка? Я же больше ничего не хочу. Неужели я прошу слишком многого?

— А что вы сделаете, если она вам это скажет? — поинтересовалась госпожа Киёми.

Господин Бандан грохнул кулаком по столу; служанки тут же ринулись вперед и подхватили чашки, не позволяя им опрокинуться и выплеснуть все содержимое на циновки.

— Я убью его! — прорычал господин Бандан. — И смерть его не будет быстрой!

Госпожи Киёми прикрылась рукавом и рассмеялась.

— Я что, пошутил? — Господин Бандан озадаченно нахмурился. — Я не хотел.

— Господин Бандан, неужели вы действительно ожидаете, что молодая девушка откроет имя своего возлюбленного отцу, чтобы тот смог замучать его до смерти? Тогда ее ребенок осиротеет, еще не появившись на свет.

— Но он обесчестил всех нас, кто бы он ни был.

— Госпожа Новаки не думает о чести. Она думает о любви. Все, чего вы добиваетесь своим гневом и угрозами — вы не даете молодому человеку пойти дальше и попросить у вас запоздалого благословения.

— Вы знаете, что это — молодой человек?

— Я ничего не знаю. Но вашей дочери всего четырнадцать лет. Маловероятно, чтобы она влюбилась в кого-нибудь намного старше ее самой. — Лицо госпожи Киёми потемнело. — Надеюсь, это не был один из тех двух самураев, которых вы казнили.

— Не был. Она плакала, когда я показал ей их головы, но не настолько сильно, как плакала бы, если бы это был один из них.

Госпожа Киёми сощурилась.

— Вы показали ей головы?

— Да, чтобы подтвердить свои слова. Иначе она могла бы подумать, будто я ее обманываю.

— Господин Бандан, ни один человек, знающий вас, никогда не заподозрит вас в обмане. Представлять столь ужасные доказательства было совершенно излишне.

— Так она мне не скажет, получается?

— Нет, не скажет.

— Тогда что же мне делать? Позор сделается нестерпимым. У моей дочери — ребенок, отца которого я не знаю. Во имя всех богов и будд, что за прегрешения я совершил в прошлых жизнях, чтобы заслужить подобное наказание? Хоть бери и строй храм, и молись там денно и нощно. Просто не знаю, что еще остается делать.

— Возможно, это выход, — кивнула госпожа Киёми.

Теперь уже господин Бандан рассмеялся.