Осенний квартет

Замечательное искусство иронии, которым владеет Пим, особенно проявилось в сцене, где описывается уход на пенсию Марсии и Летти. Учреждение полагает своим долгом устроить скромные проводы в обеденный перерыв («их статус… не давал им права на прощальный вечер»), они проходят скованно, всем как-то неловко, никто, в сущности, не знал, чем занимались эти две пожилые женщины. Они еще не ушли, а о них уже говорят в прошедшем времени. Тем не менее устроители довольны: долг выполнен и о мисс Кроу и мисс Айвори можно забыть навсегда.

Впечатление несостоявшихся жизней — вот что прежде всего выносит читатель из романа «Осенний квартет». Трагическая ненужность, никчемность и бессмысленность существования персонажей не искупается и чуть оптимистической, с нотками традиционного английского стоицизма концовкой: смерть Марсии сближает троих оставшихся, и есть намек на то, что их отношения станут как-то человечней, живее.

Из самых последних книг Б. Пим наибольший интерес представляет посмертно изданный роман «Несколько зеленых листьев» (1980), в котором мы вновь встречаем традиционные темы писательницы, и в первую очередь, как и прежде, тему одиночества, губящего личность, отчуждения, разъединяющего людей.

Быть может, творчество Барбары Пим занимает не самое видное место в современной английской прозе. Но благодаря таким писателям, как Пим, утверждающим непреходящий смысл истинных человеческих ценностей, право человека на достойное существование, не скудеет в английской литературе давняя и прочная гуманистическая традиция, отмеченная великими именами, традиция, которая и сегодня успешно противостоит натиску «массовой литературы» с ее культом насилия и агрессии, пренебрежением к жизни и заботам простого человека, презрением к миру души.

И. Васильева

Осенний квартет (Роман)

1

В тот день они, все четверо, хотя и в разное время, побывали в библиотеке. Библиотекарь, если и обратил бы на них внимание, то, наверно, подумал бы, что эта четверка чем-то связана между собой. Они же, каждый, заметили этого молодого человека с длинной, до плеч, золотистой шевелюрой. Пренебрежительное отношение к длине и пышности его волос — такая шевелюра вообще неуместна в библиотеке и на библиотечной работе — объяснялось явной оглядкой на несовершенство их собственных причесок. У Эдвина, начинающего седеть, волосы были редкие, плешивые на макушке и низко подстриженные. «И постарше вас стригутся теперь длиннее», — сказал ему его парикмахер. Такой стиль ни к чему не обязывал, и Эдвин считал, что он вполне приличествует человеку, которому только-только перевалило за шестьдесят. Что касается Нормана, то у него волосы всегда были «непокорные» — жесткие, вихрастые, теперь уже с сильной проседью, а в молодые его годы они не желали лежать гладко ни на темени, ни у пробора. Теперь на пробор ему не требовалось причесываться, и он перешел на средневековое «кружало», так что получалось нечто вроде «ежика» американской матросни сороковых и пятидесятых годов. У обеих женщин — у Летти и у Марсии — прически были настолько разные, насколько это можно себе представить в семидесятых годах нашего столетия, когда большинство тех, кому за шестьдесят, регулярно ходят в парикмахерскую укладывать свои короткие блондинистые, седые или крашенные в рыжий цвет кудряшки. У Летти волосы были блекло-русые, для нее, пожалуй, подстриженные немного длиннее, чем следует, и жиденькие, как у Эдвина. Ей иногда говорили, правда, теперь все реже и реже: «Какая вы счастливая, совсем не седеете», но сама-то Летти знала, что вперемежку с темными у нее попадаются и седые волосы и что на ее месте большинство женщин, наверно, употребляли бы подкрашивающее полосканье. А Марсия упорно красила свои короткие, жесткие, безжизненные волосы в резкий темно-коричневый цвет из очередного флакона, которые, один за другим, хранились у нее в шкафчике в ванной комнате с тех самых пор, как она заметила у себя первые сединки, а было это лет тридцать назад. Если с того времени и появлялись более подходящие, более натурального оттенка средства для окраски волос, то Марсия и понятия об этом не имела.