Осенний Донжуан

- Что, Глеб, не почувствовал ли ты в воздухе веяние каких-нибудь этаких флюидов, каких-нибудь феромонов необыкновенных? - заговорил Левушка, потягиваясь к глебовской тарелке за мясом.

Глеб сделал надрез на подрумяненной сырной корочке, подумал секунду и ответил:

- Нет, не почувствовал.

- А вихрь страстей и желаний, возникший в этой кухне при появлении господина Ивана, ты узрел?

- Хм. Вихрь – узрел.

- И как же ты можешь объяснить это с медицинской точки зрения?

- Ну хватит! - рявкнула Чуча.

- Чуча-Чуча, вы хороводились вокруг незнакомого мужчины, прямо аки нимфы вкруг Апполона. Каково-то мне было видеть глаза жены моей, устремленные...

- Перестань кривляться! - крикнула Галя.

- Нет, что, правда, этот Иван так впечатляет?

- Да после тебя кто угодно впечатлит, - сказала Галя и отвернулась.

- Вот! - Левушка обвел всех многозначительным взглядом. - После меня кто угодно впечатлит! Десять лет супружеской жизни – коту под хвост.

Никто не возразил ему.

- А знаешь что, дорогая? Не пошла бы ты к чертовой матери, а? Уходи к едрене-фене и оставь меня, наконец, в покое! - Левушка вскочил и сорвался на крик. - Что ты опять кривишь недовольную рожу свою? Недовольна – уё... И бывайте у нас чаще!

- Лёв, ты что? Успокойся, сядь, - втолковывал Глеб.

- Напился, паразит, - прошипела Галя.

- Да! Я напился! Я теперь каждый день напиваться буду! Пока ты, зараза, не уйдешь от меня! - орал Левушка.

- Да где ты будешь, если я уйду! - тоже заорала Галя. - Ничтожество, гуманитарий недоделанный, мыслитель задиванный!

- Я не задиванный! Я доделанный! А ты!.. - Левушка уже выдирался из крепких рук Глеба. - Ты можешь идти и трахаться хоть с орангутангом! Если он на тебя польстится!

Галя швырнула в него тарталеткой. Левушка почти вырвался от Глеба, но тут раздался сонный голос Варяга:

- А что это вы тут делаете?..

Из дневника Полины***

Сегодня я проснулась у Варягов в полной несознанке и во временной неопределенности. Все болело, голова, мышцы, желудок. Пуще всего болела совесть... Я же себе слово давала — не напиваться. В моем случае «не напиваться» - это не пить вовсе, ибо сто грамм — не стоп-кран.

Все ненужное и никчемное приходило ко мне через выпивку. Если точнее, то всему нужному и кчемному выпивка рисовала жирный знак минуса. Начиная от потери девственности.

Тут еще, конечно, проклятая моя суетливость. Ну как же! Мне уже восемнадцать лет, а меня еще никто не любил! Пенсия на горизонте, а я все еще девственница! Но сами собой никуда не  денутся ни пресловутый забор из колючей проволоки, что сквозит у меня во взгляде, ни сказки про гордую юную девицу, которыми я тешилась. Мне, конечно, срочно надо, и вот же парень маячит вполне подходящий... А все-таки собственный же забор и не пускает меня. Поэтому — залить его, проклятый, к чертовой матери, чтоб замкнуло и вырубило, стаканом самогона; заткнуть фонтан сказок другим стаканом и освободить в сознании побольше места для «хочу-хочу-хочу, сейчас, немедленно!». Ну, вот она я, берите меня кто-нибудь!.. Взяли? А теперь любите! Не хотите? Пойдем поищем другого... Да была бы хоть какая-то польза от этого — сплошное неудовольствие. И секс-то по пьяни дурацкий, и организм с утра возмущается, а хуже всего понимание, что опять никакой не д'Артаньян оказался рядом.

И во всем так: боясь опоздать, хватаю первое попавшееся, а разжимая ладонь, понимаю — дерьмо. Потом не знаю, обо что руку вытереть.

Наверное, действительно люди с годами не умнеют и не меняются... Во всяком случае не меняются в основе своей. Что же, так я и буду на одни и те же грабли наступать, пока ноги ходят?! Тридцать четыре годика, а выдержки не прибавилось нисколько. Опять надоело тихо на бережке сидеть. Опять отправилась на поиски счастья. И проснулась бы в чужой постели или в своей с чужим мужиком, не окажись этот мужик то ли порядочным, то ли брезгливым. Потом выяснилось бы, что либо он, либо я подобрали по пьяни бездомного котенка, который на трезвый взгляд ну совсем не нужен. Самой оказаться таким котенком — обидно. Созерцать такого котенка рядом — противно.

Воспоминания цепляют друг друга, уводят вглубь. И все ведь, как назло, одни паршивые воспоминания. Я не хочу, но припоминаю, как минувшей ночью обжималась с безликими юнцами. И тут же память подсовывает какой-нибудь совсем мерзкий эпизод десятилетней давности; разухабистый минет в общажной комнате, где по углам лежат пять живых или мертвых, кто их знает, тел; хочется пойти и проблеваться, но крепко держат за плечо одной рукой, а другой давят на затылок: давай, дескать, давай!..

Я морщусь, пытаюсь вырваться из круговорота воспоминаний, но бывают дни, когда морщись-не морщись, а они все равно выскакивают, одно другого гаже.