Осенняя женщина (Рассказы и повесть)

Не претендуя на лавры известного собирателя литературных баек Бори Никитина, дерзну припомнить один случай, свидетелем которого был лично. Однажды старожилы Пестрого заманили в свою компанию провинциального юного таланта. Тогда, в начале 90-х, на витринах только-только начали появляться бутылки с импортным алкоголем. И мы не сразу пришли к давным-давно проверенному заключению, что наша водка все равно лучше. Так вот. Провинциал, польщенный вниманием лукавых мэтров, сделал широкий жест. Выкатил несколько бутылок "Абсолюта" (если ошибаюсь, Никитин поправит). В том момент вся компания находилась уже в изрядном градусе и дорогую сивуху выкушала нечувствительно. Но. На следующий день первые два участника вчерашнего застолья, вновь встретившись в Пестром, огорошили друг друга следующими идентичными признанимями:

- Старик, у меня утром... Не поверишь, стоял!

Последующие жертвы коварного напитка, пробудившего в них давно забытые ощущения, появляясь в зале, под дружное реготанье остальных признавались:

Старики, что я вам скажу...

Знаем. Стоял!

Если бы в Пестром были не витражи, а окна, стекла бы повылетали от хохота.

А в общем, грустно. От обилия спиртного переставал "стоять" и талант. Хотя, может быть и наоборот, в рюмке топилась тоска по утраченным способностям, которым так и не дано реализоваться в суете и болтовне.

Но в начале 90-х о грустном не думалось. Пестрый щедро дарил нас дефицитными по Москве выпивкой, куревом и дешевыми обедами. А если буфетчицы урезали норму отпуска в одну глотку, то всегда можно было договориться с судомойками и за 40 (сорок) рублей приобрести бутылку, в которую, скорее всего сливалось недопитое в Дубовом. Ну да какая зараза к водке прилипнет? И Дом оставался для нас настоящим Домом, в котором иной литератор, окончательно обессилевший в борьбе с зеленым змием, мог и заночевать на софе в вестибюле.

И тут в ЦДЛ тоже началась перестройка. К ворчливому неудовольствию завсегдатаев, не желавших верить, что рушатся и уходят в небытие десятилетние традиции, Пестрый закрылся на какой-то особенный ремонт, а гуляк перевели в нижний буфет. Не успели они пригреться тут, как рыночная экономика добралась и туда. Нет, буфет внизу остался, но теперь там отпускали по "коммерческим" ценам, доступным далеко не всем. Они тут стали столь же высоки, как и перестроенная стойка, из-за которой иным литераторам виднелась лишь прическа буфетчицы. Нижний опустел. Заскакивал из биллиардной Шкляревский, брал чашку кофе и вновь исчезал, изумленно оглядевшись. Литератор, ностальгически зайдя туда, натыкался на дежурно любезные улыбки смазливых молоденьких официанток, на стриженые затылки и квадратные плечи тех, кто еще не знали, а только догадывались, что они и есть "новые русские". Литератор же, близоруко вглядываясь в ценники, крякал и шел домой, заниматься что называется, бытовым пьянством. Сам ЦДЛ опустел. И холодными вечерами со страхом мнилось: исчез писатель, пропала литература. Где молодая поросль? В бизнесе. Где други? Затерялись. Караул. Выпить не с кем!

Надо признать, коммерция в нижнем процветала недолго. Стриженые затылки вскоре предпочли более экзотические заведения, а литератор, норовивший придти со своей бутылкой, "плану не давал". Нижний закрыли, а писателям дали послабку. Открылся-таки буфет наверху. Но в фойе, среди картин разместившейся там галереи. Да и работал этот буфет неубедительно до 18.30. Посетитель не успевал расслабиться и набрать нужный кураж. Литераторы добавляли в соседских сквериках на Герцена или у высотки напротив метро ""Баррикадная". Впрочем, после ЦДЛ всегда добавляли. Чтобы влипнув в случайную компанию таких же недопивших бедолаг оказаться где-нибудь в далеком Подмосковье, на глухом полустанке, в чьей-то даче, где утреннее пробуждение сулит жуткую головную боль и множество нерарешимых морально-финансовых вопросов, быстро, впрочем снимавшихся после глотка неведомо откуда взявшегося пива.