Осада (СИ)

– Почему? – с мукой в голоси вскрикнула она, кажется, заглушив даже рев заходящего на посадку вертолета. Он не ответил. Мария Александровна еще сильнее прижалась к Нефедову и замолчала. Слезы душили ее, но выпустить их на волю она не смела.

Через минуту он разжал объятия. Все кончилось. Она с тоской взглянула последний раз на него, и отошла, безмолвно, безнадежно. Нефедов продолжал стоять на том же месте, пожирая ее глазами, но по-прежнему не в силах произнести тех заветных слов, что она ждала от него, так давно, так долго, что казалось, слова эти не нужны более. И все же….

Грохот заставил всех нас пригнуться, летающий гроб завис над нами и стал медленно опускаться. Из его металлического нутра выскочило двое солдат один бросился к Илларионову, спрашивая, где все остальные, и сколько всего надо будет сделать заходов. Александр Васильевич куснул губы и широким жестом обвел крышу.

– Надеюсь, поместимся, – крикнул он, шутка оказалась столь горькой, что не воспринималась таковой, солдат ответил утвердительно. Странно, я первый раз, и видимо, последний, видел как Илларионов шутит. Чем-то он напомнил мне Груденя, однако, видение тотчас исчезло. Нефедов все еще стоял в отдалении, я подошел к нему, он что-то бормотал себе под нос, завидев подходящего, тут же переменил лицо.

– Торопец, что не торопитесь? – я пожал плечами.

– Не имеет значения. Вся эта суета. Не то. Я остаюсь, – он пристально вгляделся в мои глаза. Нет, следов безумия не обнаружил.

– Вы серьезно? – на всякий случай спросил он, видимо, надеясь на такие же бессмысленные ответы, какие давал Денис Андреевич.

– Совершенно. Мои мертвые все здесь. Одна даже пришла ко мне… она тут, лежит внизу  с простеленной головой. Мне просто незачем куда-то уезжать, – неожиданно он закивал головой. – А вы я так понимаю, тоже?

– Вынужден согласиться. Не хочу, чтобы затягивалось мое пребывание на том свете, – полагаю, он имел в виду бункер.

– Даже вместе с ней, – его лицо посуровело, но Нефедов сдержался.

– Тем более, вместе с ней. Были бы вы другим человеком, Артем, я мог с вами говорить на одном языке, – Нефедов отвернулся. Отпускать его так, с лишней болью, не хотелось. – Владислав Георгиевич, один вопрос. Как вы считаете, почему Москва так быстро пала?

– Вам это действительно интересно? Или просто отвлекаете. Хотя… я сам думал об этом, когда тишина наступила. Странно, не так ли? – я кивнул. – Именно странно. Будто все, кто мог еще сражаться, неожиданно выбросили белый флаг.

– Я об этом и подумал. Москва могла продержаться и дольше.

– И не подпускать мертвяков к стенам Кремля? – он усмехнулся недобро. – Отчасти из-за этого. Кажется, вера рухнула. Вот так держалась тысячу лет, держалась, а потом в один момент вся и рухнула. Мы как в древнем Египте, привыкли обожествлять правителей, не особо задумываясь, кто там, под маской фараона, быть может, женщина, или грек или римлянин. Неважно, главное, царь-батюшка, спаситель, надежа и опора. А нет царя – ничего нет. Умер Виктор Васильевич, расстрелянный своими же, и все. Как колосс на глиняных ногах…

– Вы думаете, смерть Пашкова…

– Не знаю, может быть. А может поняли, что все без толку. Устали выживать. Устали сопротивляться. Сдались. Съежились, – я вздрогнул невольно, Владислав Георгиевич будто прочел мои мысли. – Да и мы сами съежились. Вот и остались… и мы и они, наедине. А потому… – он снова вздохнул и не стал заканчивать, и так все понятно. Махнул рукой только и, развернувшись, принялся за погрузку последних беженцев. На борт вертолета, кому-то видевшегося гробом, а кому-то ковчегом, последней взошла Мария Александровна. Задержалась в дверях, но так ничего и не сказала, они с Владиславом Георгиевичем обменялись долгими взглядами. Я подошел и стоял, ожидая своей очереди на прощание.

Выстрел раздался от лестницы, все разом обернулись. Поздняков словно извиняясь за вторгавшихся, поднял автомат.

– Приближаются, поторапливайтесь, – сказал он. Я подошел ближе.

– А вы что же?

– Мое дело стрелять, – довольно холодно ответил Семен. – Вы-то не медлите. Этак без вас улетят.

– Я остаюсь, – прозвучало как лозунг. Или название фильма. А потому добавил. – Я и Владислав Георгиевич. – Поздняков проморгнул.

– В самом деле? Я не знал. Что ж так? Впрочем, – тут же оборвал себя он, – мое дело стрелять.

– Семен, прекратите вы эту холопщину. Почему вы не летите?

– А куда, я ж тут как пес на поводке. Полжизни провел, все отдал. Куда мне теперь лететь? Другое место сторожить и без меня охотники найдутся. Так что я тут достреляю. А вы-то почему, вроде и молодой и в аппарате и вообще, – я объяснил, как мог. Семен молча смотрел, потом кивнул. – Значит, каждый останемся со своими мертвыми.

– Именно, – кажется, это его немного утешило, потрясши автоматом, заметил, что давно бы уже сиганул в эту погань, да через себя переступить не могу. Я согласился, мне тоже претило стать никем, впрочем, любое самоубийство даже в нынешних самоубийственных условиях казалось мне чудовищным нарушением какого-то внутреннего этикета.