Осада (СИ)

Забор скрипнул и подался. Татьяна вскрикнула. Иволгин очнулся от воспоминаний и вскинул ружье. Колючка зашевелилась, затряслась, сорвавшись с гвоздя. Он сделал несколько шагов по направлению к мертвецам, теперь уже всей компанией навалившихся на выламываемую секцию.

– Стой! – воскликнула его жена. Он остановился. Поднял ружье. Только в этот момент обратив внимание, какая в поселке стоит тишина. Ни выстрелов, ни суетных перемещений машин военных или милиции. Ни приглушенных команд и топота множества шагов в тяжелых ботинках. Все это ушло в прошлое. Остались только они втроем. Вчетвером. И те четверо милиционеров на другом конце поселка. Если еще остались. Кажется, это все, если не считать встреченных днем пацанов – но они, скорее всего, уже убрались в первопрестольную. Поселок остался во власти мертвых.

Тишина стояла оглушительная, если бы не треск разрушаемой секции, то и просто как в глухом лесу. Словно, он и в самом деле ушел с отцом на охоту, как делал это в незапамятные времена, далеко от этих мест, близ Егорьевска. Там жил отцов приятель, тоже страстный любитель выслеживать дичь. И хотя большею частью им приходилось возвращаться ни с чем, само ощущение глухого леса, с его почти первозданной природой, тишины, наваливавшейся каждую ночь и не дававшей спать редкими таинственными шорохами, ощущение полной оторванности от всего живого, манило, затягивало, заставляло приезжать снова и снова.

Иволгин обернулся к жене, попросил пойти к Лизе. От выстрелов она может проснуться, пусть хоть не испугается.

– Только ничего ей не рассказывай. Я потом, сам поговорю, – жена кивнула, исчезла в черном проеме окна. Он подошел еще ближе – мерные раскачивания забора, с каждым разом набиравшего чуть большую амплитуду, завораживали. Иволгин сделал еще один шаг, вскинул ружье, стал выцеливать свою добычу.

В прошлой жизни ему удалось попасть только два раза, оба в кабана, молодого, годовалого поросенка первый раз, жалобно завизжавшего от ранения в голень, и серьезного матерого вепря лет эдак пяти. В последний раз он не промахнулся, вогнав пулю в хребет, но здоровенная зверюга поперла прямо на него, не обратив малейшего внимание на рану. Он вскрикнул, прицелился из другого ствола, но никак не мог справиться с волнением, мушка тряслась, не в силах замереть напротив ощерившейся клыками морды. В этот момент отец прикончил зверя выстрелом в голову.

Теперь то же предстояло сделать ему самому. Сколько лет он не охотился, наверное, двенадцать, нет, пятнадцать. Последний раз ходил на банду секачей, разорявших колхозные поля здесь, рядом с поселком, вместе с еще тремя добровольцами, они ночь стояли в дозоре, но не повезло, ту банду уложили профессиональные охотники, вызванные администрацией, и устроившие засаду в нужное время в нужном месте.

Он взвел курки, один за одним. Прицелился, взяв на мушку крайнего, бывшего молодого человека без пальцев, оборвавших их об колючку.

– Я стреляю, – крикнул он, не оборачиваясь. Молодой человек словно поняв его, разом остановился. Посмотрел пустыми глазами, пытаясь отыскать его взгляд.

В этот момент Андрей Кузьмич выстрелил.

Пуля раздробила череп молодого человека, мертвец рухнул на забор, секция подалась еще сильнее, оставшиеся четверо, не заметив потери бойца, продолжили свое дело. Незамедлительно, он выстрелил снова, в старика, обращенного совсем недавно. И так же не слишком удачно: тот тоже рухнул на секцию. Колючка оторвалась вовсе, повиснув так, что в образовавшуюся брешь можно было пролезть даже столь неуклюжему созданию как восставший. А такой был, мужчина с черным лицом, стоявший за спиной у ломившихся, видимо, только что подошедший. Минуту назад Иволгин не видел его. И вот теперь их стало снова четверо. Он торопливо перезарядил ружье и прицелился. Подушечка указательного пальца легла на правый крючок. В ружье стволы были расположены горизонтально, оба чоки, что не совсем привычно для охотничьего ружья, но давало большую точность стрельбы. Не обыденный ИЖ, а «Йозеф Вениш», старая пражская ружейная фирма. Отец где-то достал это оружие, еще когда служил в составе Западной группы войск.

Когда он получил ружье от отца, серьезно слегшего с двусторонней пневмонией, гордость и горечь смешались воедино. И сейчас вот отдались в нем, когда он уткнулся в щеку орехового приклада ружья. Палец чуть дернулся, мушка уткнулась в голову женщины без возраста в цветастом сарафане, секунду помедлив, он выстрелил. Женщина упала. На этот раз он учел ошибки и выстрелил в тот миг, когда она отклонилась назад, чтобы совместно с двумя мужчинами его лет, ударить в забор. Едва только ее мертвое тело коснулось земли, оба оставшихся мертвеца остановились. Посмотрели на него, переводившего левый ствол с одного на другого, смотрели так, словно он нарушил некую условность, пытались его устыдить. Ведь он стрелял в женщину, всего несколько дней назад еще живую.