Осада Ченстохова

Под вечер приехал ожидаемый серадзский мечник Стефан Замойский, с женою и сыном, мальчиком-подростком, носившим отцовское имя Стефан. Он не принадлежал, как можно было бы думать по фамилии, к знатному роду Замойских, возвысившихся из шляхты до магнатов, до Елитчиков, потомков Флориана Шарого, которых великий Ян[4] возвел за собой на сенаторские кресла между людьми старинных дворянских фамилий, хотя, быть может, и не такой заслуженной, как они. Пан мечник, носивший фамилию Замойского, был совсем из другого рода; серадзские Замойские были герба Порай, и пан мечник жил в дедовском имении Стржельце. Подобно тому как пан Чарнецкий, киевский каштелян, не насчитывал славных сановников среди своих предков, пан Стефан был просто шляхтич, но прекрасное состояньице, честное имя и родня могли его поставить и выше. Да он и не тянулся вовсе быть паном, желая быть только добрым шляхтичем, чем каким-нибудь подпанком. Это был человек, который вполне представлял тип шляхтича того времени. Казалось, он был рожден для коня и сабли, так легко давалось ему все, что касалось ратного искусства; смолоду инстинктивно он этому выучился и в совершенстве постиг ремесло воина; не было коня, с которым он не сумел бы справиться, сабли, которой бы он не владел отлично, или доспехов, которые бы отягощали его плечи. Служил он в войске и вышел из него не только хорошим воином, но и опытным вождем. Но сняв доспехи, он сделался земледельцем и превосходным хозяином; не на манер пана Павла Варшицкого, который видел в хозяйстве только деньги, но ради необходимости труда, из любви к деревне и полю, наконец, ради своих обязанностей. Он любил народ и был им любим, как отец. И хотя он держал в строгости всех, каждый отдавал ему справедливость за то, что он никогда никого не обидел, даже неосторожным словом. Юриспруденцию он знал отлично. Однако не любил сутяжничества и доброе согласие ценил выше всего; но сознавал отлично, что, как житель страны, он обязан был знать ее законы. В повседневной жизни, хотя он и казался важным, так как сознавал свое достоинство, но был хороший товарищ и любезен со всеми, так что серадзская шляхта готова была драться за него. Имел только один недостаток, если только это может быть названо недостатком, который вдобавок привлекал к нему людей; был красноречив и охотник, быть может, даже слишком, до ораторских приемов, лишь бы нашелся только удобный случай. Красноречие его было изысканно и пересыпано изречениями, ради этого он записывал в свою книжечку все, что только удавалось встретить наиболее прекрасного в этом роде. Это был неслыханный, неисчерпаемый запас речей на все случаи жизни, были ли это крестины, обручение, свадьба; во всей Серадзской земле Замойский был желанным гостем, даже из дальних мест он получал приглашения, так легко ему было говорить речи без всякой подготовки. Внешность выделяла этого человека: огромный, плечистый, сильный, как зубр, с черными волосами, с густыми усами, лихо закрученными кверху; лицо у него было белое и румяное, глаза, полные огня, и высоко забритый лоб. Голову держал гордо, подпираясь часто в бок рукою, а когда шел, то так важно и в то же время с таким вежливым и любезным видом, что знакомые и незнакомые кланялись ему, улыбаясь и с первого взгляда уже питая к нему расположение. Любил наряжаться, и никто в окрестности не носил таких изысканных кунтушей, кафтанов, венгерок, расшитых галунами, украшенных петлицами и пуговицами, ни у кого не было таких прекрасных шапок, сабель, седел, попон и сбруи. Даже сидя у себя дома один, он был всегда чисто и старательно одет; а когда в поле или на охоте (он был также хорошим охотником) он ехал на буланом скакуне в отличной венгерской сбруе, то на него приятно было смотреть. Словом, и с саблей, и с четками, в танцах, на поле или занимаясь правом, или сидя за книжкой, пан Замойский нигде не чувствовал себя чуждым; ко всему способный, он говорил, что в нашей стране шляхтич должен быть таким, так как, будучи всем, он должен сам себя удовлетворять во всем.

Таким-то был пан мечник серадзский, который, живо сойдя с коня на дворе, оправившись и направив жену, слуг и сына к указанному помещению, сам быстрым шагом, среди шепота присутствующих, поспешил в монастырь. В коридоре его встретили ксендз Игнатий Мелецкий и Петр Ляссота и тут же сразу завязали оживленный разговор с ним, грозивший затянуться надолго, когда Петр Чарнецкий и ксендз-приор прервали его, подойдя к ним; они также шли навстречу мечнику.

Пан Замойский не мог упустить такого удобного случая и, поцеловав руку достойного приора, уже приготовился разразиться длиннейшей речью, как ксендз Кордецкий, видя, к чему клонится дело, сразу обнял его, заговорил с ним и познакомил с паном Чарнецким. Это знакомство едва не вызвало нового потока красноречия, так как пан мечник хотел достойно приветствовать брата славного киевского каштеляна и уже начал:

— Кого видит мой счастливый взор?..