Осада Ченстохова

— Что было сказано раньше, — молвил он, — остается в силе; вы настаиваете напрасно, так как я не сдам крепость; вы упорствуете в трусости, я в надежде на Бога.

Перебил его, выйдя из толпы, ксендз Блэшинский:

— Да разве гоже нам, монашествующим, отрекшимся от мира, проливать кровь и драться? К тому же и припасы скоро выйдут, так не лучше ли заблаговременно?..

— Отец Матфий! — воскликнул Кордецкий. — Присягал ты на послушание или не присягал?

— Присягу помню и готов сдержать ее, — покорно отвечал монах.

— Итак, откиньте всякие заботы и тревоги: я несу ответственность; а исполняйте все, что я приказываю властью, данной мне от Бога.

Монахи отошли назад, но шляхта продолжала напирать.

— Что касается вас, панове, — сказал Кордецкий, — то напрасны и просьбы, и угрозы, даже крик… Я помолюсь Святому Духу, да преисполнит Он вас мужества, сам же сотворю то, что постановил.

Напрасно настаивала шляхта, приор был непоколебим и притворялся, что ничего не слышит; стал перебирать на столе бумаги и заниматься посторонним делом. Видя, что всякие старания напрасны, шляхта удалилась с ропотом неудовольствия.

Позвали брата Павла.

— Брат мой, — начал приор, как только Павел переступил порог, — там где-то под стенами, вблизи калитки, лежит, вероятно, по привычке старая Констанция и мерзнет. Позови ее ко мне, я пошлю ее депутаткой в лагерь. Послать кого-нибудь другого я боюсь, как бы шведы ему чего не сделали; а бабу они не тронут.

— Да она здесь, в монастыре, — ответил брат Павел.

— Пошлите ее в трапезную; я там поговорю с ней.

Как ни торопился приор, а старушка уже ожидала его у двери, опираясь на свой посох.

— Целую ножки ксендза приора! — приветствовала она с поклоном. — Откуда мне такое счастье, что понадобилась я, служка Божьей Матери?

— Если хватит у тебя ума, то можешь оказать мне большую услугу. Но прежде отвечай: ты не побоишься идти в шведский лагерь?

— Я-то? — засмеялась старуха. — Пусть лучше ваша милость спросит, сколько раз я там бывала!

— Ну, тем лучше. Вот уже второй раз поймали Бжуханьского. Хороший он маляр и почтенный человек: скажи, пусть предложат выкуп, а я заплачу, сколько следует. Только живо, старина, а то его, того гляди, второпях повесят.

— В один дух устрою! Вот увидите, отче! — и она пустилась в путь.

— Переговоры поведи через кого-либо из квартиан, — прибавил приор.

— А это зачем? — спросила старуха.

— Как же иначе ты с ними разговоришься?

— Да ведь между ними немцев тьма… а я по-немецки маракую.

Подивились ксендзы такому необычному таланту, но посланная уже была далеко.

Отправляясь в этот путь, Констанция опять напустила на себя полоумную веселость, смех и шутки. На ходу кланялась солдатам направо и налево. Те, не догадываясь о ее роли, а видя только лохмотья и юродство, пропускали ее дальше.

Так, миновав трупы, валявшиеся вокруг крепости, вновь насыпанные окопы и погасшие костры, палатки и возы, Констанция с большим трудом пробралась в ту часть лагеря, где надеялась найти пана Яцка.

Чутьем дошла она до места, где бедный мещанин, все еще в шведском одеянии, стоял перед начальством, устроившим наскоро судилище. В стороне челядь строила глаголем виселицу, сколоченную из двух обрубков дерева. Бжуханьский был очень бледен и почти нем от страха; хотя он не столько боялся смерти, сколько возможности умереть без исповеди и причастия. А потому вполголоса обратился к нескольким квартианам, подошедшим из любопытства, с просьбою позвать ксендза.

Почти рядом с судьями несколько шведских заплечных дел мастеров приготовляли розги, жаровню и клещи, назначение которых было ясно. Хотели пытками вынудить у пана Яцка тайну, ради которой он поставил на карту жизнь. Сам пан Яцек, несколько оправившись от первого страха, видя, что больше нечего терять, держался очень храбро.

— Уж умирать, так умирать честно и отважно, — сказал он, — хоть кисть не сабля, но и у меня рука не дрогнет перед смертью.

На вопрос, зачем он ходил к монастырю, Бжуханьский ответил смело, что хотел предупредить монахов о подвозе пороха и приготовлении шведов к штурму.

— Это называется изменой! — заметил офицер.

— Когда измена, когда нет! — ответил Яцек. — Монахи наши отцы и благодетели. Матерь Божия нам матерью… Если бы я их не известил, было бы предательство…

— Какие еще носил им вести?

— Больше никаких.

— Не может быть: говори, а не то замучим.

Бжуханьский посмотрел на приготовления к пыткам, пожал плечами и замолк. Подошли палачи, он даже не поморщился. Обнажили ему спину, стали бить. Он плакал и молился, но ничего не мог сказать сверх того, что было.

Хотели уже пытать огнем, когда квартиане стали просить за него; прибежал также тот швед, которого Бжуханьский подпаивал, и старался выгородить и его, и себя:

— Да вы ведь знаете, — молвил офицер, — что он все равно приговорен к смерти!

В эту минуту подскочила к мещанину Констанция, стала его обнимать и целовать. Тот сначала испугался, так как не узнал старуху, но не противился объятиям. Среди нежных излияний та шепнула ему, чтобы предложить за себя выкуп, а приор выплатит.