Осада

Гуляев, которого вселили сюда по ордеру, и не пробовал наладить отношений. С утра он спускался вниз, в умывальную, коротко здоровался с хозяином, который в это время всегда торчал внизу, неизвестно что высматривая в заузоренные диким виноградом стекла террасы, оплескивался водой, вытирался своим полотенцем и шел на кухню, где ему принадлежал большой армейский чайник. Он наливал туда воду, бросал щепотку чаю, сыпал порой душистую траву, которой снабжал его завхоз милиции Фомич; потом, дождавшись, когда вода закипит, уносил чайник к себе. Порой во время этих операций в кухне мелькала жена Полуэктова, иногда входила и ставила на плиту какие-то кастрюли племянница. Кроме утренних приветов ни с кем не было сказано ни слова.

Теперь Гуляев сидел в своей комнате на рундуке, где устроена была его постель.

Вдруг внизу неясно зазвучали голоса. Он услышал чью-то иную интонацию. Посторонний.

Гуляев прошелся по мансарде. Половицы заскрипели. Внизу все смолкло. Он прислушался. Там перешли на шепот: боятся его. Он усмехнулся. Что ж, в такое время людям есть чего бояться. Они — «бывшие», а он — следователь угрозыска, работник рабоче-крестьянской милиции.

«Ограбить склад — дело вроде бы нетрудное, — подумал он о ночном происшествии. — Иваненко-сторожа знает весь город, заговорить с ним, отвлечь внимание мог каждый. Но с другой стороны, Иваненко — старый солдат, службу знает хорошо, ночью не должен был вступать в беседу. Кроме того, город патрулируется. Любой шум может привлечь внимание патруля. Склад недалеко от базара, а там, по распоряжению военкома, патрули ходят особенно часто. Нет, скорее всего, с Иваненко заговорил кто-то знакомый. Или его отвлекли другим способом. Могли убить и на улице, потом затащить труп в склад».

Он расспрашивал старшего патрульного, тот сказал, что они появлялись на Подьячей улице, где был склад, почти каждые полчаса, все было тихо. Первый раз они встретили сторожа около склада, он сидел на ступенях и даже окликнул проходящих: нет ли закурить? Второй раз старик прохаживался по улице. Потом его не видели — часов с двух ночи, но проверять не стали: к рассвету старик подремывал и забирался внутрь склада.

«Значит, убийство и ограбление произошло часов около трех. Но как могли за такой короткий срок вывезти товары? Хоть и было их не так уж много, но, чтобы увезти их, понадобилось наверняка несколько подвод. Скрипа же телег и грохота колес солдаты из караульной роты не слышали. На руках перетащить все это за полчаса-час слишком трудно… Ладно, гадать не будем, подытожим то, что имеем: ограбление произошло после двух, грабили профессионалы. Надо порыться в делах уездной управы и полицейского участка. Посмотреть карточки местного жулья. Но почему тут должны работать обязательно местные?»

Внизу стали разговаривать в полный голос. Сидят там за чаем, болтают. Гуляеву взгрустнулось. В этом незнакомом городке он был одинок. Правда, Санька Клешков — друг, но и с ним у Гуляева не всегда ладилось. Гуляев понимал почему. Для Клешкова, как и для Иншакова, он был чужак, «белая кость».

Он встал и спустился по винтовой деревянной лестнице вниз. Пафнутьевна, возясь у печи, коротко взглянула в его сторону и что-то пробурчала.

— Вы мне? — спросил Гуляев. Лучше было бы промолчать, но это было не в его характере.

— Говорю, не у себя дома, а ходишь тут будто хозяин.

— А-а, — сказал Гуляев. — Хозяева — это те, кто работает. Можно мне сюда чайник поставить?

— Ставь хоть бочку… Начальники!.. Откуда их набрали, начальства такого, ни вида, ни ума…

Гуляев поставил чайник, долил в него ковшом воду из ведра на лавке, и сразу же ему пришлось выдерживать новое нападение.

— Воду-то брать — это кто же велел! — подбоченившись, двинулась на него Пафнутьевна. — Аль не слыхал: кто не работает, тот не ест? Сам сказал: хозяева — это те, кто работает. Ты по дому что работал? Почто чужую воду берешь?

Гуляев посмотрел на нее, пятидесятилетнюю, крепкую еще, с нарумяненным печным жаром скуластым лицом, и засмеялся:

— Пафнутьевна, научи, куда идти, — принесу.

— Эх, злыдень, — остановилась против него и пропела Пафнутьевна, презирающе сузив глаза, — людей в могилу спосылаешь, а откуда воду берут, досе не узнал?

Гуляев остро взглянул на нее, подумал: стоит ответить или нет, решил, что нет, прихватил пустое ведро, стоявшее на лавке рядом с полным, и вышел в сени. У самой двери в темноте наткнулся на кого-то.

— Ч-черт, — сказал он, — извините, ничего не видно.

— Нет-нет, — в ту же секунду перебил его мужской голос, — это моя вина.

Вспыхнула спичка. Перед Гуляевым стоял худощавый мужчина среднего роста в пиджаке, с чеховской бородкой.

— Что-то не узнаю вас, — Гуляев не спешил уходить.

— Гость, потому и не узнаете, — сказал в темноте незнакомец. Разрешите представиться: Яковлев, работник здравоохранения, давний знакомый Полуэктовых. А вы, кажется, постоялец?

— Да, — ответил Гуляев, — постоялец. Работник милиции. Теперь позвольте пройти.

— Пардон, — посторонился в темноте Яковлев, — вы потом не зайдете ли? В пульку перекинемся, поболтаем.