Некоторые следователи и оперативные работники быстро привыкали к крови и стонам арестованных и занимались пытками как само собой разумеющимся делом. Другие вынуждены были скрывать отвращение к ним, чтобы выжить. Редкие кончали с собой, осознав невозможность жить дальше в такой атмосфере. Но для Ольги это было лучшее время ее биографии. Каждый раз, направляясь на допрос, она ощущала подъем, будто ее ждала необычайная радость. Она и вправду начинала допрос с веселой улыбкой, но те, кто у нее уже побывал, знали, что будет дальше. Дальше всегда происходило одно и то же. Чем дальше, тем больше она теряла веселое настроение и озлоблялась. При этом не важно было, как ведет себя допрашиваемый. Она всегда была недовольна его поведением и доводила дело до пыток. Хлунова никогда не пытала в состоянии истерии, как это случалось с другими следователями. Она делала это спокойно и методично, словно исполняла формальные обязанности. При ней всегда была коробочка с иголками, которая хранилась в кармане гимнастерки. Поначалу она прокалывала женщинам соски грудей, а мужчинам загоняла иглы под ногти. Потом стала совершенствовать свое искусство и проконсультировавшись с тюремным врачом, научилась находить на теле нервные узлы, при уколах в которые арестованные беспамятно кричали и бились в конвульсиях.
Ольга работала по двадцать часов в сутки, забыв про сон и отдых, но получая при этом своеобразное наслаждение. Пытки, которые она устраивала для подследственных давно превратились для нее в оргии, потому что она испытывала при них острые оргазмы, невозможные в обычных условиях. Она стала зависимой от этой разновидности садизма, берущей человека в плен хуже наркотиков. Когда-то на курсах повышения в Москве Ольга видела документальные кадры об экспериментах немецких ученых-психологов над крысами. Ученые вживляли микроскопический электрод в «зону удовольствий» головного мозга грызуна и проводили в клетку рычажок включения импульса. Крыса быстро обнаруживала, что прикосновением к рычажку влечет острое наслаждение. Через некоторое время животное превращалось в автомат, который бесконечно жал на рычажок, падал от усталости и снова поднимался, чтобы жать на рычажок, вплоть до полного истощения сил. Теперь она напоминала собою это млекопитающее, рычажком которого стала жизнь других людей.