Оруэлл

Хотя Блэр не очень любил эту работу, она давала пусть небольшой, но стабильный заработок, а главное — немало свободного времени, чтобы писать и при желании ездить в столицу.

Летом 1933 года Эрик перешел в другую школу, находившуюся также в районе Хайеса, — более респектабельное учебное заведение Фрейз-колледж, где училось около двухсот мальчиков и девочек (смешанная школа — редкий случай в то время, что особенно привлекло Блэра), часть которых жила в пансионе при школе. Здесь же предоставили комнату и новому учителю. Учительские комнаты были крохотными, и в разговорах их именовали «лошадиными стойлами».

Здесь у Эрика также установились хорошие отношения с детьми. С учителями особой дружбы не было, но контакты, видимо, всё же простирались за пределы школьной рутины, так как местные преподаватели хорошо запомнили молодого человека, непрерывно курившего, в том числе в учительской комнате (к курению в общественных местах относились в то время вполне терпимо, но Эрику стоило немалого труда приучить коллег к запаху крепчайших самокруток, которые он продолжал изготавливать сам, используя самые насыщенные сорта турецкого табака).

По вечерам Блэр не спускался в общую комнату, а проводил время в своем «стойле», откуда доносился стук пишущей машинки. На рассвете он усаживался с удочками на берегу речушки, которая протекала через школьный двор, и часто возвращался с неплохим уловом. Кроме того, Эрик купил подержанный мотоцикл и часто совершал на нем довольно долгие прогулки, причем в легкой одежде даже зимой^{222}.

В то время еще сохранялся треугольник Блэр — Коллингс — Элеонора. Редкие приезды Элеоноры Жак в Хайес на два-три дня в какой-то мере скрашивали будни. Эрик писал Элеоноре 25 мая 1933 года, уговаривая посетить его в очередной раз: «Сейчас держится такая приятная погода, и было бы чудесно отправиться на долгую прогулку куда-нибудь за город. Если тебе не удастся организовать субботу или воскресенье, я всегда смогу найти предлог, чтобы удрать. Или, в крайнем случае, мы могли бы встретиться днем в городе»^{223}.

Встречи происходили всё реже. Эрик жаловался подруге, что Хайес — «одно из самых забытых Богом мест, с которыми я когда-либо сталкивался»^{224}, и просил приезжать почаще. Но планов жениться у него не было, и Элеонора вскоре его оставила.

В отличие от лондонского Ист-Энда, где Блэр столкнулся с нищетой и отчаянием, Хайес угнетал его невероятным однообразием: десятками совершенно одинаковых домов, стоявших на абсолютно одинаковых улицах, одинаковыми по характеру и привычкам жителями, которых вполне удовлетворяло и даже доставляло некое подобие счастья их времяпрепровождение, дни и годы, ничем не отличавшиеся один от другого, подступавшая старость, почти ничем не отличавшаяся от молодости.

Эрик писал Элеоноре, что единственное удовольствие, которое он получает в ее отсутствие, — посещение старинной церкви Святой Марии, построенной частично еще в XIII веке. Он проводил свободное время в церковном дворе под высокими деревьями, читая газеты и книги или просто размышляя. Его приметил местный священник, с которым установилось некое подобие дружбы. Во всяком случае, они не раз вели разговоры, в основном на местные бытовые темы, причем священник не пытался превратить Блэра в образцового прихожанина.

Однако Эрик был не в состоянии удержаться от сарказма. Он сообщал Элеоноре, что во время церковной процессии возглавлявший ее священник выглядел подобно быку, которого собираются принести в жертву. Эрик сообщил своей корреспондентке, что в качестве вклада в содержание церкви согласился обновить небольшую статую Девы Марии на церковном дворе — аккуратно обмыл ее луковой водой, но затем слегка похулиганил: попытался придать ей внешний облик дамы фривольного поведения из французского журнала «Ла ви паризьен» («Парижская жизнь»), не пояснив, однако, какие именно косметические или другие средства использовал^{225}.

В обеих школах Эрик работал добросовестно, выполнял всё, что положено, но не отдавался этой деятельности с той страстью, которая была ему присуща, когда он проводил время за пишущей машинкой в своей комнатушке. Он чувствовал себя писателем и был убежден, что школьные занятия только отвлекают его от действительно важных дел, еще более раздражаясь от того, что нельзя было позволить своему настроению вылиться наружу. Так что и самому Блэру в определенном смысле было свойственно то «двоемыслие», о котором он напишет в своем антитоталитаристском романе.

Роман «Дни в Бирме»