Орудие Немезиды

Рядом с ним стоял другой человек, одетый как солдат, с длинным хлыстом в правой руке. Он сердито посмотрел на меня и щелкнул в воздухе хлыстом, как если бы хотел произвести на меня угрожающее впечатление. Ближайшие к нему рабы содрогнулись, а кое у кого вырвался стон.

Я попробовал дышать через одеяло. Когда свет светильников осветил пол, я увидел, что он покрыт смесью фекалий, мочи, блевотины и гниющих объедков пищи. Как они могли это выносить? Или просто за долгое время привыкли, как человек привыкает к объятиям кандалов?

На Востоке существуют религиозные секты, исповедующие вечную кару во искупление прегрешений грешников. Их богам недостаточно видеть страдания человека в этом мире, и они преследуют его муками ада на том свете. Мне об этом толком ничего не известно, но я знаю, что если здесь, на земле, существует нечто сопоставимое с адом, то это чрево римской галеры, где людей заставляют работать до полного разрушения среди зловония собственного пота, блевотины и экскрементов, угасая под этот маниакальный, никогда не смолкающий бой барабана. Говорят, что большинство гребцов умирают после трех или четырех лет, проведенных на галерах. Пленный или уличенный в воровстве раб, если ему предоставляется такой выбор, может пойти работать на рудники или стать гладиатором. И лишь в крайнем случае отправляется служить на галеры. Из всех приговоров, включающих и смертную казнь, которые могут ожидать преступника, рабство на галерах считается самым жестоким. Оно тоже кончается смертью но не раньше чем из тела человека будут выжаты до последней капли все силы и пока страдания и отчаяние не лишат его последних признаков человеческого достоинства.

Галеры превращают людей в монстров. Некоторые капитаны галер никогда не меняют гребцов местами. У человека, который изо дня в день, из месяца в месяц гребет, сидя на одном и том же месте, и особенно у тех, кто работает на помосте, развиваются громадные мускулы с одной стороны тела совершенно непропорционально другой. В то же самое время цвет кожи становится белесым, как у пещерной рыбы, из-за отсутствия дневного света. И если такой раб совершает побег, то его легко поймать благодаря этому уродству. Однажды в Субуре я видел отряд частных охранников, вытаскивавших такого человека из борделя. Экон, тогда еще маленький мальчик, был испуган уродством этого раба, а когда я объяснил ему в чем дело, расплакался.

Красс, если владельцем этого судна был действительно он, даже заботился о своих гребцах. Я не видел на «Фурии» таких однобоких монстров. Среди гребцов были юноши с широкой грудью, крупными плечами и руками, а также несколько сравнительно пожилых людей массивного сложения. Лица их не потеряли своей человечности, хотя и были отмечены тревогой и страданием.

Я переводил взгляд с одного лица на другое. Большинство гребцов отводили свои глаза, но некоторые осмеливались ответить мне взглядом. И тогда я видел печальные глаза людей, измученных безысходным однообразием бесконечной работы. В этих глазах была зависть к человеку, обладавшему простой свободой пойти куда захочет, стереть с лица пот, привести себя в порядок после отправления нужды. В одних глазах вспыхивали искры страха и ненависти, другие загорались возбуждением, почти вожделением — так смотрит на обжору человек, умирающий с голоду.

Меня охватила горячая дрожь, как в трансе, а я все шел и шел по центральному проходу между обнаженными рабами, задыхаясь от зловония, не в силах оторвать глаз от этой ритмично колыхавшейся массы страдающих людей. У меня было такое чувство, словно мне снились люди, сами жившие в каком-то кошмарном сне. Чем дальше я отходил от помоста барабанщика и от центральной лестницы, тем меньше светильников освещало чрево галеры. В этот мрачный трюм прорывался серебряно-синий лунный свет, выхватывавший из темноты лоснившиеся от пота руки и плечи гребцов и вспыхивавший искрами на кандалах. Тупые удары барабана за моей спиной звучали более глухо, но все с той же не знавшей конца неумолимостью, словно гипнотизируя все и вся своим неизбывным ритмом, сливавшимся с плеском весел.

Дойдя до конца прохода, я посмотрел назад, поверх множества голов, и вдруг страх охватил меня, чуть ли не бегом я повернул к выходу. Впереди в ярком свете светильника я увидел свирепое лицо надсмотрщика, со злобой и презрением обращенное на чужака, вторгшегося на его территорию. Этот наемник выполнял свою часть грязного дела и ненавидел мягких избалованных зевак. Его усладой была власть.