Орудие богов

В ту ночь полная луна выплыла из серебряного моря и, поднимаясь в небо, сделалась янтарной. Свет ее напоминал жидкий мед, освещенная земля была тихой. В глубоких тенях переливались оттенки. Не было ни ветерка.

– Видишь, – сказала Ясмини, – боги служат нам! Они приготовили сцену!

Рука в руке – Ясмини посередине в безукоризненном белом шелке, Тесс и Хасамурти с головы до пят в черном, – они вышли через высокую тиковую дверь в стене сада и пошли по дороге, полускрытой кружевными тенями. На всех троих были сандалии на босу ногу, и Тесс сначала опасалась насекомых и змей.

– Не бойся сегодня ничего, – шепнула Ясмини. – Боги на нашей стороне. Васука, царь змей, за нас.

Из-за очарования тайны, лежавшей на всем, не хотелось говорить громко. Они шли любуясь молчаливой красотой. Над головой огромные деревья, на которых спали священные обезьяны, протягивали ветви, точно длинные руки, тянувшиеся с любовью к матери-земле. Там и сям горели темно-красные угли умирающего костра, и единственным нарушителем тишины были коровы, бесконечно жующие жевачку или обезьяна, шевелившаяся во сне, чтобы поменять ветку.

Держась за руки, они прошли до конца дороги и повернули в проход между колючими кустарниками. Теперь свет луны падал прямо на них, так что они не отбрасывали теней, а земля под ногами стала ярко-золотой. Потом они вышли на опушку, где в тени густых деревьев виднелись развалины древнего храма; каменный фасад и сидящая фигура давно забытого бога при прохладном ласкающем лунном свете располагали к молитве и покою.

– Снова Джинендра, – шепнула Ясмини. – Вечно Джинендра! Его брамин негодяй, но сам бог добрый. Когда я стану магарани, этот храм восстановят!

Перед храмом блестел пруд с выложенным резным камнем берегом. По воде плавали листья лотоса, единственный голубой цветок широко раскрылся.

Все еще держась за руки, они прошли полпути до воды, и здесь Ясмини сделала им знак остановиться. У нее на груди большой голубой цветок то поднимался, то опускался, выдавая ее волнение. Рука Хасамурти дрогнула, когда она подвинулась ближе к Тесс, а Тесс почувствовала, как у нее самой учащается пульс.

Ясмини подошла одна к самому краю пруда и стояла несколько минут неподвижно, глядя на собственное отражение в освещенной луной воде, – может быть, прислушиваясь. Затем, как бы довольная отражением или услышав чей-то шепот, предназначенный ей одной и никому другому, она начала танцевать, двигаясь очень медленно, похожая на богиню воды; шуршащий шелк облегал контуры ее фигуры.

Вероятно, она все еще следила за своим отражением: она танцевала так близко к краю пруда, спиной к луне… Но вот танец сделался быстрее, ее протянутые руки, на которых блестел лунный свет, усиливали совершенство каждой позы. В танце не было ничего дикого – ничего, кроме самого духа лунного света, прекрасного, доброго и полного покоя.

Затем танец изменился. Несомый на крыльях фантазии, он стал воплощением тех бесконечных идей, которые переполняли ее. Она, Ясмини, была частью всего, что видела, хозяйкой всего, что знала, сестрой красоты лунного света и покоя, разлитым над поляной…

Сама ночь, луна, небо и пруд с цветущими лотосами были частью ее, а она – частью их. Воистину, в эти минуты Ясмини танцевала вместе с богами и понимала их сущность.

Затем, как если бы это понимание было высшей точкой и обладанием чарами, которые могли овладеть губами самой ночи, мужской голос позвал из храма на древнем языке раджастани:

– О, луна моих желаний! О, восторг! О, дух всех радостей! Приди!

Сейчас же танец прекратился и ощущение победы покинуло ее. Точно цветок, в благоухании которого ощущается обещание завтрашнего рассвета, она стояла, чтобы проникнуться новым настроением смирения, ибо это достижение торжества было для нее ничто, если теперь она не подарит его. Этой ночью ее целью было отдать все, что составляло ее существо…

Опустив руки и подняв голову, она пошла прямо к храму, а навстречу ей вышел мужчина, высокий и сильный, он выступал, как потомок рода воинов. Они встретились на полпути, ни один из них не заговорил, но оба заглянули друг другу в глаза, потом взялись за руки и молча стояли – минуту за минутой. Хасамурти сжала пальцы Тесс, а Тесс не могла думать ни о чем, кроме клятвы Брунгильды:

– О, Сигурд, Сигурд! Слушай, я клянусь! День навсегда умрет, а солнце уйдет во тьму, если я забуду тебя, Сигурд…

Губы Тесс твердили и твердили эти слова, как молитву, пока этот мужчина не обнял Ясмини. Они повернулись и пошли к храму вместе. Хасамурти прижалась к Тесс, и они пошли следом, держась на расстоянии, пока Ясмини и ее возлюбленный не сели на камень, и луна освещала их лица.

Тесс с Хасамурти тоже остановились, держась за руки, и смотрели.

Это были такие любовные ласки, о каких Тесс никогда даже не знала: нежные, поэтичные, полные достоинства с его стороны, мужественные, как и должно быть у потомка воинов. Ясмини полностью отдалась его власти, лишившись всякой претенциозности, у нее осталось только желание отдать себя и все, чем она владела; она знала, что ее дар – дороже всех сокровищ.