Орудья мрака

— Да, молодой человек, думаю, я способен угадывать ваши мысли. Однако вам незачем стыдиться. Это хорошо, что у вас открытое лицо, оно говорит о вашей душе. — Господин Чейз затянулся своей трубкой. — Я знал Александра с первых дней его жизни в городе. Именно я ссудил ему денег, чтобы он смог устроиться. — Грейвс попытался вставить замечание, но у него ничего не получилось. — Это была обычная ссуда, возвращенная в срок. Лавка не заложена. — Чейз снова помолчал, а затем, положив пухлую руку на столешницу, принялся один за одним поднимать и опускать пальцы, словно наблюдал за работой какой-нибудь новой механической игрушки. — Я бы многое отдал, дабы не говорить вам то, что я собираюсь сказать. Александр как-то обмолвился… в общем, ничего не поделаешь. Зная это, я не могу не сказать вам. И выбросить это из головы я тоже не могу, как бы мне ни хотелось.

Глотнув кофе, Грейвс ждал продолжения. Раньше он никогда не видел, чтобы господин Чейз испытывал такое неудобство. Отец семейства разглаживал камзол на своем дородном животе да так, что Грейвс начал беспокоиться — уж больно натянулись добротно прошитые петли.

— Александр оставил свою родню не только из-за любви к супруге. — Грейвс хранил молчание. Господин Чейз поднял на него взгляд, а затем, снова уставившись на свой камзол, принялся теребить одну из костяных пуговиц большим и указательным пальцами. — Он в чем-то подозревал своего отца. В каком-то преступлении, очень скверном. В чем-то, что вызывало у него по меньшей мере отвращение. Понимаете, его матушка умерла, когда он был совсем еще мальчонкой.

Господин Чейз оставил в покое пуговицу и принялся так яростно курить трубку, будто стремился раствориться в облаке исходившего от нее дыма. Его взгляд метался — он смотрел то на Грейвса, то снова в сторону.

— И вы больше ничего мне не расскажете об этом? — Молодой человек пристально поглядел на собеседника.

Ссутулившись, господин Чейз упрямо глядел вдаль поверх Грейвсова плеча.

— Нет. Он был пьян и сказал мне лишь это. Он упоминал о медальоне. О каком-то оловянном медальоне.

— Александр был пьян?

— Он тоже совершал ошибки, как любой человек, но я ни разу не видел, чтобы после рождения детей он притрагивался к напитку, более крепкому, чем пунш. Однако ему было тяжко начинать, да и Элизабет тоже. К такой жизни он не привык. Даже если у него и была гордыня, он осадил ее и взялся за дело. Александр изготовил первые печатные формы, испортил их, потерял на них несколько фунтов, и в тот вечер это было для него настоящим ударом. Однако на следующий день я пришел навестить его и снова застал за работой. В конце концов он полюбил свое дело.

Грейвс позволил себе слегка откинуться на темную деревянную спинку небольшой скамьи.

— Понимаю. Но не могли бы вы рассказать мне немного подробней?

— Возможно, в этом ничего нет. Или все это вздор.

— Если бы вы считали это вздором, — возразил Грейвс, — не думаю, чтобы вы стали рассказывать об этом.

Господин Чейз неохотно улыбнулся.

— Возможно. Полагаю, я просто внес свою лепту в предупреждение Сьюзан о том, что с замком стоит обходиться осторожно. У Александра были причины не показываться там, и мы должны быть бдительны и присматривать за детьми.

Грейвс открыл было рот, чтобы задать очередной вопрос, но тут распахнулась дверь. Парнишка в грязной шинели, казавшейся на три размера больше, чем нужно, придержал дверь открытой и начал выкрикивать слова; лицо мальчонки было полосатым от сажи и пота. Синяя кокарда висела на его шапке так, словно и была ободрявшим его пьяным дьяволом.

— Толпа поднялась и принялась за работу! Позаботьтесь о своих предприятиях, джентльмены! Долой папистов!

Несколько мужчин поднялись. Господин Ландерс, перекрестившись, проталкивался к двери. Последовала общая суета — люди стали забирать счета и верхнюю одежду. Господин Чейз помрачнел.

— Пойдемте, юноша. Посмотрим, что там затевается.

IV. 7

Зал в задней части «Медведя и короны» снова заполнил народ; пусть на коже и одежде жители Хартсвуда принесли запахи и ощущения цветущего лета, тем не менее здесь царило мрачное настроение. Вести переходили из уст в уста, их упорно нашептывали соседям; мужчины и женщины склоняли друг к другу головы, а когда расходились, лица их становились бледнее. Харриет поймала себя на том, что, войдя в помещение, стала оглядываться, словно дикое животное, ищущее пути к отступлению и места, где можно укрыться.

Коронер пока еще не занял свое кресло — он сидел в самом дальнем углу зала. Над ним, обхватив ладонью локоть, возвышался сквайр; его крупное лицо слегка разрумянилось. Взгляд коронера был направлен на Бриджеса, и Харриет вдруг вспомнила о крольчихе, которая жила у нее в детстве, — если к клетке зверька подходила не хозяйка, она съеживалась, прижимала уши и начинала подергивать носом. В конце концов ее настигла лиса. Присяжные топтались в противоположном углу, словно пугливое стадо, — они заходили в помещение, глядя на свои сапоги.