"Орлы Наполеона"

Начало апреля радовало ясной тёплой погодой. Отпустив экипаж, Сергей у входа в академию задержался. При виде искрящейся под солнцем Невы до того вдруг сделалось хорошо, что подниматься на второй этаж в начальственный кабинет расхотелось. Лёгкий ветер баловал запахом речной свежести, на деревьях несмело пробивались первые ярко-зелёные листья, мягко пригревало солнце… благодать.

Как всегда, в минуты душевного подъёма остро захотелось взяться за кисть. Однако вспомнив, сколько сегодня предстоит сделать (приём посетителей, подготовка документов и писем, визит к министру народного просвещения графу Ивану Давыдовичу Делянову), Сергей только вздохнул. Решительно толкнул массивную входную дверь. Ответив на поклон швейцара, поднялся по мраморной лестнице.

В просторной приёмной уже томился Роман Прокофьевич Звездилов — приятный мужчина лет сорока. В руках портфель, бородатый лик благообразен. Живописец. То есть живописцем себя считал он. Сергей думал иначе. За столом сидел Фалалеев. Его круглая физиономия с упитанными, чуть обвисшими щёчками лучилась виною: мол, и рад бы не пустить, да ведь сам велел никому не отказывать в приёме. Сдержанно поздоровавшись, Сергей пригласил Звездилова в кабинет и мимолётно пожалел, что нет возможности поставить у входа в приёмную пару солдат с ружьями… И чтобы штыки были примкнуты… и чтобы фильтровали посетителей, отделяя чистых от нечистых…

В кабинете Звездилов нервно сел на предложенный стул и сразу достал из портфеля сложенную бумагу.

— Вот, Сергей Васильевич, извольте ознакомиться.

— Что это? — спросил Сергей.

— Отзыв околоточного надзирателя из города Выборга.

— Что за отзыв?

— На выставку мою. У меня там выставка прошла, с большим успехом. Сорок пять работ, отборные, одна к одной… Да там всё написано.

Сергей машинально просмотрел бумагу. Околоточный надзиратель Вилюйский благодарил художника Звездилова за доставленное зрительское удовольствие, хвалил за патриотическое содержание картин и выражал надежду, что талант мастера кисти найдёт признание не только в Выборге, но и в столице.

— Ну, допустим, — сказал Сергей, возвращая отзыв. — И что же?

— Ну, как что? вскинулся Звездилов. — Пора бы мне уж и в академии выставиться. Право слово, пора. А то что ж, — всё по разным околоткам со своими картинами скитаюсь, как Вечный Жид, прости господи. Нехорошо. У меня и пейзажики на загляденье, и родные просторы отражены, и бурёнки крестьянские на картинах доятся. И библейские сюжетцы есть…

— Да что вы? — сказал Сергей, не знавший, что сказать.

— Вот ей-богу! А второго дня натюрмортец сообразил. Глухарь подстреленный, подлец, вышел, как живой! Того и гляди, — крыльями захлопает и с полотна улетит!

— М-да…

— И отзывы хорошие с выставок есть. А вы всё отказываете да отказываете.

Исподлобья посмотрел на Сергея — с обидой и с надеждой.

Ну, что тут поделаешь? Есть люди, которых проще убить, чем втолковать, что они бездарны.

— Ничем не могу помочь, Роман Прокофьевич, — произнёс Сергей со вздохом. — Отзывы, конечно, дело хорошее, и бурёнки тоже. Но в академии выставляются исключительно художники высокопрофессиональные и талантливые. Мастера, понимаете?

Звездилов раздул ноздри и встопорщил бороду. Осведомился вкрадчиво:

— А мне, стало быть, в мастерстве и даровании вы отказываете?

"Да не я! Природа отказала!" — внутренне заорал Белозёров.

— Увы, — решительно произнёс он вслух. — В прошлом году я по вашему настоянию собрал целый консилиум, припоминаете? Все художники-консультанты единодушно постановили, что полотна ваши слабы, и уровень их сугубо любительский. Топорный мазок, искажённые пропорции, неестественный колорит. Со своей стороны, я с такой оценкой согласен. И давайте на этом закончим, Роман Прокофьевич. Не мучьте ни себя, ни меня.

Но оказалось, что Звездилов помучиться ещё готов. А заодно не пощадить и Белозёрова.

Не успел Сергей глазом моргнуть, как бледный живописец соскользнул со стула прямо на колени и проворно пополз вокруг стола, держа курс на хозяина кабинета.

— Да вы рехнулись! Встаньте немедленно! — крикнул Сергей, вскакивая на ноги.

— Отец родной! Не погуби дарование! Не дай таланту увянуть бесплодно! — вещал Звездилов, норовя обнять колени Белозёрова.

Ах, как славно было бы дать в ухо! От души, по-гусарски… Сергей схватил Звездилова за шиворот и одним рывком поднял с пола. Оказались они лицом к лицу.

— Ноги буду мыть и воду пить!.. — пообещал Звездилов, заглядывая в глаза Белозёрову.

— Прекратите балаган! — потребовал Сергей, встряхивая визави. Шрам, пересекавший правую щёку (память о гатчинском деле — на всю жизнь), гневно побелел.

— Дозвольте выставиться!

— В академии не дозволю. У вас, говорят, имение под Санкт-Петербургом, — у себя в усадьбе и выставляйтесь.

— Да там и зрителей почти нет…

— Чем меньше, тем лучше!..

Сказано было грубо, наотмашь. Однако на политес уж никаких сил не осталось.

Кажется, последняя реплика Звездилова несколько отрезвила. Отступив на шаг, он перевёл дух и вытер лицо.