Орлы капитана Людова

— Кто там с огнем балует! Стрелять буду! — тотчас донесся сверху, с площадки зенитной батареи, голос вахтенного матроса.

Фонарик погас.

Они ступили на доски мостков, спустились вниз по крутому трапу. Внизу, где шумела морская вода, чуть вспыхивали белизной и пропадали рваные гребешки пены.

— Сюда, товарищ, скорей! — позвал женский голос.

Что-то смутно белело около прибрежной скалы. Людов пригнулся. Белел бинт вокруг почти невидимой головы, словно зажатой между камнями.

— Джексон? Жив? — спросил Людов.

— Насмерть разбился, — откликнулась Люся Тренева. В ее голосе звучали слезы.

Негра положили на брезент носилок, носилки внесли в дом.

— Осмотрите его карманы, сэр, — сказал Нортон, Не ожидая ответа, нагнулся к носилкам, провел рукой по куртке Джексона, вытащил из бокового кармана толстую пачку засаленных узких кредиток.

Несомненно, эту самую пачку видели Агеев и Кувардин в руках капитана Элиота на пирсе. Нортон брезгливо держал пачку в руке.

— Вот из-за этих долларов он погубил капитана! Если подумать, что мистер Элиот доверял ему, приводил в сознание на палубе «Бьюти»!

Все угрюмо молчали.

— Я слышал, в Соединенных Штатах есть пословица, мистер Нортон: «Деньги — это океан, в котором тонут совесть и честь», — сказал после паузы Людов.

Майор медицинской службы, осмотрев тело, констатировал смерть от падения с высоты на камни: перелом позвоночника, раздроблена затылочная кость.

— Мы с медсестрой Треневой около моря гуляли, балакали кое о чем, — докладывал Людову взволнованный Бородин. — Вдруг слышим, что-то сверху свалилось. Ни крика, ничего, только вроде хрустнуло, а потом — стоны. Подбежали, всмотрелись — Джексон лежит, приподняться пытается и сразу затих. И дернуло его в темноте по скалам лазить.

— Это моя повязка его подвела, — всхлипнула Люся. — Один глаз завязан — значит, другим хуже видел. Все думаю: а может, плохо я закрепила повязку, сползла она ему на глаз.

Они сидели в комнате втроем. Людов рассеянно слушал, положив локти на стол.

— Вы увидели Джексона, только когда он упал со скалы?

— Так точно, — сказал Бородин. — Тяжелое упало, мы с ней и побежали…

— Он ничего не сказал перед смертью?

Людов почти механически задал этот вопрос. Если и сказал что Джексон, как разобрать, запомнить слова на чужом языке.

— Кажется, бредил о чем-то, — сказала Люся. Смахнула слезы со щек, высморкалась в скомканный комочком платок. Сколько раз смотрела за эти месяцы смерти в глаза — на окровавленных, пахнущих копотью и дымом камнях, у покрытых морской травой нар лазаретов переднего края, у госпитальных коек, когда раненые бойцы умирали у нее на руках — и все не могла закалить свое сердце. Гибель каждого воспринимала как личное горе. А этот Джексон, когда перевязывала его, смотрел так трогательно единственным синим глазом, как ребенок, вытягивал жилистую черную шею… Глупо погиб вдали от родного дома…

Она вновь и вновь повторяла свой короткий рассказ о том, как вместе с Ваней присутствовала при гибели негра, слушала его предсмертный бред. Смотрела в кубрике на пустую койку, на табурет с не убранным еще сапожным инструментом, и опять на глаза навертывались слезы.

Это было перед вечерней поверкой, когда все не занятые на вахте собрались в кубрике у стола. В свете потолочной лампы голубели воротнички фланелевок, темнела парусина матросских рубах.

Все то и дело взглядывали на потертую, изломанную по краям фотокарточку, которая лежала на столе. С коричневатой, глянцевой глади смотрела пожилая женщина. Темное круглощекое лицо невесело улыбалось. Женщина держала на руках курчавую, глазастую девчушку, рядом стоял голенастый, такой же курчавый мальчишка лет девяти-десяти.

Эту карточку нашел под койкой Джексона краснофлотец Сидоркин, подметая перед ужином в кубрике пол.

— Мамаша его, что ли? — тихо спросил кто-то.

— Какая мамаша? Жена! Джексон нам эту фотку показывал, объяснял: супруга его, двое детишек, Мэри и Юджин, — ответил матрос с ближней койки. — Снялись они, когда в поход его провожали.

— А что же она старая такая?

— Стало быть, забот много, — сказал боцман Агеев. Он стоял опершись плечом о борт верхней койки, привычно охватив сильными пальцами черную кожу пояского ремня. — Муж в море, а она дома все хозяйство тащит, деток обстирывает. В Америке-то всякая там механизация, удобства — для богатых, а бедняки, слышал я, даже в Нью-Йорке живут в трущобах, там и днем крысы по комнатам шныряют.

— Когда мы с носилками прибежали, уже кончился он, — рассказывал коренастый зенитчик с мелкой насечкой рябин на юношеском твердом лице. — Отнесли его в дом, а в кармане — пачка долларов. Откуда бы ей взяться? Помните, когда мы рубли ему за починку платили, все хлопал себя по карманам, повторял: «Шоот оф мони», дескать, нет денег.

— Из-за ребят, может, и польстился на деньги, — сказал погрустневший Сидоркин.