Орлы и ангелы

Клара перешагивает через пса и подходит ко мне, упирается мне коленом в колено. Другой ногой запутывается в ремнях своего валяющегося на полу саквояжа, спотыкается, отступает на шаг, опрокидывает ведро для мусора, из которого выкатывается один-единственный бумажный контейнер из-под йогурта. Жак Ширак, сорвавшись с места, убегает во двор. Во всем помещении нет и двадцати квадратных метров, гамак занимает середину комнаты, по углам стоят коробки с книгами и стопка толстенных руководств по компьютерному делу, обложки которых сгнили от сырости. Единственным незанятым местом является непокрытый досками участок цементного пола между дверью и грифельной доской, не занятый ничем, не считая двух металлических шкафчиков, высотой они нормальному человеку по пояс. Один из этих шкафчиков — кухня, а другой — ванная.

Клара берет лист бумаги из целого слоя, которым покрыт весь письменный стол. Держа его наготове, подсаживается к грифельной доске на краешек дощатого пола. Сучковатые и занозистые доски наверняка готовят сущие мучения ее практически обнаженным бедрам.

Я рад, что удобнее ей здесь не устроиться. Кроме гамака, в комнате только козлы с поролоновым матрасом у письменного стола, точно такие же, как те, на которых лежит столешница. Если бы Кларе удалось пристроиться чуть комфортабельнее, если б ей было хотя бы к чему прислонить спину, она бы моментально заснула. А мои собственные глаза открыты наполовину, как жалюзи с испорченным механизмом, и в моем мозгу медленно и туманно проплывает череда станций метро, выдержанных в стиле венского модерна, одна неотличима от другой, и после каждых пяти открывается панорама дворца Шёнбрунн с примыкающим к нему парком, разумеется по правую руку Если бы Клара заснула, мое состояние походило бы на бдение у смертного ложа.

Все время смотрит то на доску, то на листок, срисовывает изображения, сделанные мелом. Это явно бессмысленное занятие, ничего мало-мальски значимого здесь бы не оставили.

Похоже, говорит она, на записи, сделанные на одном из языков программирования.

Как раз когда она произносит слова «языки программирования», я вижу, какой ручкой она пишет. Толстая, как сарделька; трехцветная — желто-красно-синяя.

Откуда у тебя эта ручка, спрашиваю.

А что, говорит, лежала среди бумаг на столе.

Строго говоря, Клара должна знать, были ли Том с Джесси знакомы или не были. Но мысль о том, что в жизни Джесси могли иметься не только разрозненные эпизоды, но и люди, о существовании которых я даже не догадывался, оказывается настолько невыносимой, что я Кларе вопроса не задаю. Уж лучше поверить в какое-нибудь фантастическое совпадение, в абсурдное сходство или в повсеместное распространение трехцветных авторучек.

Что-то цепляется мне на палец, подношу правую руку к свету. К костяшке указательного пристал волос — толстый, черный и курчавый, а когда я его разматываю, в нем оказывается добрых полметра. Волос восточного человека, вне всякого сомнения.

Погляди-ка, говорю.

Клара поворачивает голову и смотрит на поднятый мною указательный палец.

Я ничего не вижу.

Тогда подойди.

На бедрах у нее багровый оттиск половицы со всеми сучками и занозами. Наклоняется ко мне.

Вот тебе подарок, говорю.

Она даже не сразу понимает, о чем я.

Волос, говорит.

Возьми и подшей в дело, отвечаю. Это волос Шерши.

Когда она тянется за ним, наши пальцы соприкасаются, и я отдергиваю руку. Волос мы при этом теряем.

Не горюй, говорю, наверняка найдешь в гамаке еще несколько.

Воды?

Хотя глаза у меня широко раскрыты, я ничего не вижу. Лежу на боку, зажав левое ухо, и поэтому практически ничего не слышу тоже.

ВОДЫ??? Спрашивает она.

Во дворе, лепечу, возле двери в дом есть кран.

Когда я просыпаюсь в следующий раз, в окно с мелкими квадратиками стекла уже не бьет прямой свет. У меня странная фантазия, будто во сне я каким-то образом соприкоснулся с кабинетом Герберта, в котором имеется кондиционер, всего в четырех городских округах отсюда, в здании на Хоэнмаркт с толстыми, как в тюрьме, стенами. Большой мрачный холодильник, нет, ледник, вмонтированный в самую сердцевину столичного пекла, абсолютно прямоугольное пространство, усеянное бумажными листами, исписанными карандашом и шелестящими, как только что накрахмаленное белье.

На пороге возникает и шевелится тень, слышу, как скулит пес, мучительно поднимаюсь. Меня слегка пошатывает, язык прилип к нёбу, срочно необходимо попить. На одном из металлических шкафчиков стоит тазик с водой, волнообразно бликуя на белой стене. В тазике что-то плавает, время от времени поскребывая эмалировку. Наверняка это мышь. Помучается еще полчасика и пойдет ко дну, если ее никто не вызволит. Делаю первый шаг.

Не смей, не надо, кричит Клара.

Снова проваливаюсь в сон и сплю, не знаю сколько. Снаружи уже темно. Клара обмотала полотенце тюрбаном вокруг головы; закрыв лицо руками, смотрит она сквозь пальцы в тазик. Судя по всему, она исхитрилась помыть голову во дворе, под краном, хотя тот и расположен чуть ли не у самой земли. Скидываю ноги на пол, встаю. Гамак, опустев, рикошетит и принимается раскачиваться.