Орлы и ангелы

Жаль, говорю я Кларе, что ты не раскрываешь глаз полюбоваться такой красотой.

Усталости я не испытываю. Я достаю диктофон. Старой кассеты в нем нет, и я не могу вспомнить, куда ее подевал. На шкафчиках на колесиках ее нет, и на ящиках из-под книг тоже, и в куче нашей одежды. Правда, в ходе поисков я обнаруживаю бритвенные принадлежности, да и чистую кассету. Кладу и то и другое в годном к применению виде возле неподвижной Клары, наполняю из-под крана во дворе тазик и ставлю его туда же, раскладываю на полу порошок и сигареты. Итак, мы сидим, стоим и лежим, образуя замкнутый круг, — Клара, я, пес и три женщины, похожие на муравьев. Смачиваю лезвие, набираю крема для бритья в ладони и приступаю, начиная со лба, к волосам Клары.

Всю вторую половину дня я провел в офисе, просматривая содержимое ящиков письменного стола на предмет вещей или записей настолько важных, что их следовало бы прихватить с собою в Лейпциг. Не нашел практически ничего. Никто мне не звонил, никто мною не интересовался. Судя по всему, секретаршам приказали оберегать мой покой.

Когда в шесть часов я уходил из конторы, в приемной уже никого не было. Я сунул в карман ключ, к которому была прикреплена бумажка с моим новым, лейпцигским адресом, попрощался с пустотой и просто-напросто пошел прочь, как будто я был здесь всего лишь случайным посетителем или, наоборот, как будто собирался вернуться сюда уже завтра утром. Когда тяжелая входная дверь конторы захлопнулась и автоматически заперлась за мной, я окончательно перестал быть частью воздвигнутого Руфусом олимпа.

Волосы у Клары просто слишком длинные, они все время подворачиваются под лезвие. Не знаю, приходилось ли Джесси брить головы тем боснийкам опасной бритвой, или же у нее имелась машинка. Забыл спросить у нее об этом, упустил из виду. То и дело нечаянно задеваю голову Клары, потому что кожа у нее слишком мягкая, и на месте пореза тут же выступает жирная капля крови, которую я смахиваю пальцем, а с пальца слизываю. На вкус она нормальная — кровь как кровь, разве что с примесью крема для бритья. Моя мать, когда мне, маленькому мальчику, случалось упасть, порезаться или пораниться каким-нибудь иным способом, всегда вылизывала кровь из ранки именно так, а на вопрос почему, отвечала: имею право, ты ведь плоть от моей плоти и кровь от моей крови.

Так не пойдет. Я не хочу делать Кларе больно.

Кухонный нож с зубчатым лезвием лежит на полу в зоне досягаемости, я зажимаю ее голову между коленями, хватаю ее за волосы, натягиваю их, пока они не становятся струнами какого-нибудь музыкального инструмента. Первую пригоршню волос нож скорее вырывает, чем срезает, потом я соображаю, лучше не резать, а пилить, да побыстрее. Время от времени и впрямь раздается звук, похожий на музыкальный тон. Хотя я зажал ее голову коленями крепко, как в тисках, движения ножа заставляют ее едва заметно покачиваться, как будто Клара лежит на полу в товарном вагоне неторопливо идущего поезда.

Осень уже чувствовалась, дул сильный ветер. Закутавшись в плащ, я повлекся вместе с палой листвой и мелким буреломом по аллее Народного сада. Я решил добраться до дома на Верингерштрассе пешком, выгадывать минуты не имело смысла. Разумеется, мне было страшно. В животе у меня проворачивалась гигантская циркульная пила, разрывая внутренности в клочья и увлекая эти клочья в полет по кругу. У витрины галереи на Оперной площади я ненадолго остановился полюбоваться женщинами, похожими на муравьев, — повернувшись друг к дружке острыми личиками, они печально улыбались и обсуждали мое падение.

Прежде чем вставить ключ в замочную скважину, я прижал ухо к двери и вслушался. В квартире стояла тишина, и на мгновение мне почудилось, будто ее там уже нет, будто она сбежала подобно четвероногим героям мультиков, неизменно спасающимся бегством, едва почуяв, что им грозит опасность или несправедливость. Просто-напросто исчезла. Допустим, в Гренландию. Я отпер дверь.

Чуть ли не в тот же самый миг открылась и кухонная дверь, Джесси вышла ко мне в прихожую.

Цып-цып-цып, позвала она.

Она остановилась в нескольких сантиметрах от меня, рука у нее была просунута в рукав рубашки, туловище как-то нелепо обтянуто тканью, а другая рука беспомощно повисла в воздухе. С первого взгляда было понятно, что рукав она надела не на ту сторону, а значит, и вся головоломка рубашки никак не могла сойтись. Она радостно засмеялась моему появлению, легонько прижалась ко мне и попыталась обнять рукою, наполовину связанной вывернутым наизнанку рукавом. Я помог ей надеть рубашку правильно и поцеловал ее. Тело ее было напряжено, я принялся поглаживать ее по голове, пока она не расслабилась у меня в полуобъятии.

Куупер, сказала она, ты слишком поздно.

Ничуть не поздно, ответил я, сейчас полседьмого.

Все равно, сказала она.