Орлы и ангелы

Я твердо намеревался купить в подарок Джесси одну из тех картин — «Короли и планеты», «Фу любит Фулу», и я знал, как обрадовалась бы она этому. Но сейчас передо мной открылась качественно иная перспектива. Задаюсь вопросом, захотелось ли бы ей завести себе стеклянного Шершу, а если да, то в каком качестве: как трофей, как памятку, как памятник, как памятного ангела на ее собственной могиле, или чтобы иметь возможность его уничтожить, или чтобы иметь возможность его обнять, — я прилагаю усилия, я даю волю воображению, я представляю себе: вот она стоит здесь рядом со мной, видит Шершу воочию, а я все равно не догадываюсь, как она отреагирует. И это меня пугает. Я был уверен в том, что знал ее лучше, чем кто бы то ни было другой, потому что, строго говоря, мне никогда ничего от нее не требовалось, даже не хотелось, а сейчас тем не менее бессилен ответить на такой важный и такой простой вопрос. Отворачиваюсь; это зрелище меня буквально убивает.

А у вас есть еще те картины, спрашиваю, с женщинами, похожими на муравьев?

Только крупноформатные, говорит он, мелкие разлетаются, как горячие каштаны.

Показывает мне три квадратных полотна в задней части зала — и вот они, те самые, все три, как будто их решили отложить для Джесси на два года. И это решает все.

Сколько они стоят, спрашиваю.

По сравнению со статуей сущие пустяки, отвечает Том, по триста тысяч каждая.

А если я возьму все три и заплачу наличными, что в коробке?

Без проблем.

Я понимаю, что мое решение базируется на выборе, который, несомненно, сделала бы и сама Джесси, — в пользу картин, а вовсе не статуи. Но тут же меня принимается терзать мучительное подозрение, что на самом деле все обстояло бы ровно наоборот. И от этого подозрения мне уже никогда не избавиться. Оно омрачает мне покупку, подливает дегтя в мед, я ведь решил подарить ей то, чего хотелось ей самой. Он опять взял надо мной верх, Шерша, проклятый выблядок, он продолжает брать надо мной верх и сейчас.

Том снимает полотна со стены, подносит к кассе, заворачивает в бурую оберточную бумагу; мне кажется, будто я в мясной.

Что это здесь так гудит, спрашиваю.

Это, отвечает Том, Corpus Delicti, [31]здесь в несколько каламбурном смысле.

Откидывает край клеенки, которой застлан кассовый столик, позволяет мне увидеть в нише стола компьютер.

Вместо калькулятора нам служит, поясняет он, для расчетов с клиентурой. Конечно, это все равно что гонять на «боинге» куда-нибудь на угол, за куревом. Но здесь он все же в сохранности. А потом они снова его заберут.

Все это для меня китайская грамота, я не понимаю ни слова, да и неважно, Том стоит спиной ко мне, а я таращусь на тяжелую цепочку его портмоне и оттянутый вальтером гигантский задний карман. Чувствую, что завод у меня сейчас кончится, остро чувствую… Из-за того что он так гудит, говорит Том, Джесси вечно называла его…

Когда он оборачивается передать мне пакет, я беру его захватом за плечи. Мой лоб стукается о его лоб, столкновение оглушает нас обоих, но вот «пушка» уже у меня в руке, и он пятится. Я выстрелю один-единственный раз — в него, в себя или в Шершу, — и больше всего мне хотелось бы выстрелить в себя, честное слово.

Слишком задираю ствол, вспомнив при этом о Кларе, охотившейся со спреем на паука, вспомнив о Джесси и трости на балконе в квартире Герберта, вспомнив о себе самом и о телефонной трубке в лейпцигском офисе, когда грянул выстрел, разнесший ей голову, вспомнив о многих вещах одновременно и сразу.

Промах. Листовое стекло витрины распадается на куски, как при замедленной киносъемке, с воем срабатывает сигнализация, в моем здоровом ухе свистит, в глухом тоже. Роняю вальтер, вижу обескураженную физиономию Тома-звукооператора и в тот самый момент, когда уже выпрыгиваю на улицу сквозь разбитую витрину, замечаю коробку с трехцветными авторучками, желто-красно-синими, рекламный подарок посетителям в ящике у дверей. Чуть не падаю с ног, поскользнувшись на битом стекле. Статуя, неповрежденная и неуязвимая, высится на пьедестале, ее улыбка врезается мне в память, врезается раз и навсегда. Плотней прихватываю под локтем сверток с картинами и пускаюсь бегом, бегом, бегом.

30 БАУМГАРТНЕР ХЁЭ

Колодец удостаиваю лишь беглым взглядом. Хотя мне кажется, будто я рыл землю много часов, яма возле него ненамного больше обыкновенной могилы. Никакого кратера, разумеется, не возникло.

Клара в «домике» лежит в той же позе, в которой я ее оставил, Жак Ширак виляет хвостом, не могу понять, почему он по-прежнему так радуется при моем появлении, может, это виляние просто-напросто вошло в дурную привычку. Глажу его по голове.

Погляди-ка, говорю, что я принес.

Распаковываю полотна, прислоняю их, одно рядом с другим, к ящикам из-под книг. Трижды меняю расположение картин, пока женщины, похожие на муравьев, не начинают смотреть друг дружке в глаза. Они чрезвычайно красивы — такие яркие и вместе с тем такие скромные, у Джесси был хороший вкус. Втроем они как раз представляют собой триптих ее алтаря. Если бы я только знал, где этот алтарь воздвигнуть, здесь ему явно не место.