Орли, сын Орлика

В который раз уж повторяю тебе, прекрасная моя Олена: жизнь моя разграничилась на жизнь до тебя и жизнь с тобою! Не утомлюсь повторять непрерывно, что рад был бы вообще никуда не уезжать из дворца нашего Орли, дни и ночи проводить вместе с тобой и благодарить Бога за счастье, посланное дипломату и воину на старости лет. Но ведь не могу! Не имею возможности, солнышко мое ясное, презреть святой долг перед его величеством королем Луи XV – а если бы пусть хотя б один раз презрел, ты бы, небось, и не полюбила такого неверного труса. Я же хочу быть достойным тебя во всех отношениях, дорогая моя Олена!

Вот так и пришлось провести эту зиму на берегу реки Майн, в далеком немецком городе Франкфурте. Ну, это ничего, голубушка, ничего: даст Бог, дождемся весны и лета, разобьем прусскую армию – тогда вернусь к тебе с победой! И снова заживем тихой мирной жизнью под небом Франции, надеясь на то, что когда-нибудь переселимся еще в Украйну мою родную, в казацкий город Батурин, который возродится в былом величии, а не в нынешнем обнищании. Пускай же день этот настанет как можно скорее!

Ну, наверное, хватит на сегодня…

Шевалье Орли внимательно перечитал написанное, сделал несколько пометок на полях, потом взял чистый лист бумаги и аккуратно переписал письмо набело. Черновик сложил пополам, потом еще раз пополам, бросил в камин, закопал кочергой в кучу красно-розового жара. Когда черновик перегорел, помешал жар, вернулся за стол. Здесь сложил лист бумаги особым, только ему и Луизе-Елене известным способом, на лицевой стороне письма написал имя адресатки, накапал на тыльную сторону зеленого воска и запечатал собственным перстнем. Выглянул в коридор и позвал:

– Кароль, эй!

Подкручивая на ходу оселедец, коренастый казак примчался через полминуты и вытянулся посреди комнаты.

– Братец, отнеси-ка это в штаб. Отсылать срочно не следует – так, когда будет удобно…

– Для нее? – увидев на письме печать зеленого цвета, запорожец едва заметно улыбнулся. Ведь знал, что для запечатывания личных писем граф использует исключительно зеленый воск.

– Да, Каролик, для нее.

Казак кивнул, взял письмо и направился к двери. На пороге задержался, осмотрелся и молвил словно бы невзначай, просто к слову:

– Мне сейчас в штаб идти, так я хотел кое-что…

м-м-м…

– Что именно ты хочешь сообщить?

– Выходил сегодня за дровами поутру и сейчас, днем. Так скажу вот что: на дворе, кажется, потеплело…

– Конечно же! Ведь март настал, сам понимаешь.

– Потеплело. Снег еще не тает, но уже так… знаете, ваша светлость, – влагой взбух и на ноги так и налипает.

– Ну так вскоре таять начнет, а потом сойдет совсем.

– Так что же, повоюем?

– Разумеется, Кароль, разумеется. Зачем иначе было здесь, в далеком Франкфурте, зимовать?

– Ваша правда, наскучило уже!

– Не волнуйся – вскоре начнется.

– И «синие шведы» тоже будут воевать?

– Да, безусловно.

– А что же сотня наша запорожская?..

– Как же без вас, братец?! – довольно натурально изумился шевалье Орли.

Запорожец энергично тряхнул головой, от чего оселедец снова вылетел из-за уха, радостно воскликнул:

– Э-э-эх, повоюем!!!

И побежал в штаб, грохнув дверью.

А шевалье Орли поставил один из стульев как можно ближе к окну, примостился на нем, продышал в оконном стекле небольшую проталинку и стал смотреть на заснеженную улицу, медленно погружавшуюся в сумеречный мрак.

Неизвестно почему, но вдруг пожилой граф вспомнил небольшую красную розу, подаренную ему почти три десятилетия тому.

И понятное дело – милую девочку, поднесшую дар…

27 января 1730 г. от Р. Х., Париж

Париж, Париж!..

Отзывов об этом удивительном городе Григорий слышал ровно столько, скольких людей расспрашивал о столице Франции.

Но на самом деле все оказалось совершенно не так. Не то чтобы абсолютно во всем лучше или наоборот хуже…

Все было просто совсем не таким!