Орли, сын Орлика

Григорий вновь и вновь перечитывал позорное послание, по нескольку раз подряд вглядывался в каждое обидное слово… неизвестно зачем!

Может, его чрезвычайно поразило то обстоятельство, что искал в тайнике весточку от любимой невесты, а вместо того нашел там… вот это?!

И главное – за что?!

Как объяснить яростный приступ злости, под влиянием которого только и можно написать что-то подобное?! Разве что у старика в голове помутилось от здешней безрадостной, беспросветно-серой жизни, не иначе…

Так как же быть? Может, вызвать его на смертельный поединок и, прежде чем перерезать ему глотку, заставить извиниться за каждое лживое слово? Конечно, ищи теперь ветра в поле…

Попробовать догнать его не ради мести, а лишь для того, чтобы вернуть невесту свою Софийку? Может, узнав о доходном месте на королевской службе, Семен Пивторак опомнится, извинится, отпустит дочь к нему… Но если девушка выдала отцу сокровенный тайник, то, скорее всего, разлюбила своего Григория… поверила каждому слову обмана!

Так зачем же читать и перечитывать… сохранять в памяти все это…

Это!

Это!..

Насилу Григорий пришел в себя. В самом деле, не стоять же на заднем дворе давно опустевшего дома – так и замерзнуть недолго: декабрь все ж таки!

Да, декабрь.

Письмо же написано по крайней мере месяц назад.

Значит, Семена Пивторака уже ни за что не догнать, Софийку не вернуть…

Остается одно-единственное: ехать домой и передать рождественские королевские подарочки матушке, братьям и сестрам. Это – его семья, когда отец отсутствует по делам, он здесь старший, а значит и на нем вся ответственность и забота… Пусть же будет, как есть!

Решительным шагом Григорий вернулся к экипажу, разбудил кучера, который, съежившись от лютого холода, дремал на передке, и приказал наконец-то отвезти его домой. По дороге надежно спрятал письма в кожаный мешочек, а его повесил под рубашку на грудь рядом с малюсеньким деревянным крестиком, растер лицо, попробовал растянуть губы в искренней улыбке. Когда понял, что на искреннюю улыбка ну никак не похожа – снова и снова растирал лицо и растягивал губы, пока не удовлетворился результатом.

Дома юношу встретили очень тепло и на удивление радостно. Когда же услышали о назначенном Карлом пенсионе – тогда матушка и все четыре сестры едва не задушили Григория в объятиях. Еще бы: это означало, что нищенское житье наконец-то кончится! Матушка авторитетно заметила, что непременно станет жертвовать десятую часть пенсиона на потребности всей казацкой общины – ведь не может такого быть, чтобы гетманской семье все, а другим ничего! Маленький Яшунька носился по дому и радостно улюлюкал. Лишь Михайлик повел себя рассудительно, сдержанно пожал Григорию руку и сказал совсем как взрослый:

– Поздравляю, брат! Ты молодец, я тобой горжусь.

И уже глубокой ночью, когда все улеглись спать, юноша остался в гостиной в одиночестве. Только тогда решился достать проклятое письмо. В последний раз перечитал написанное, бросил все до единой бумажки в раскаленный камин и подгреб кочергой из глубины добрую кучу углей.

Вдруг позади скрипнули половицы.

Оглянулся…

Это была матушка.

– Григорий, ты знаешь… – Ганна замолчала, не отваживаясь продолжить.

– Знаю, – утомленно буркнул он в ответ.

– Что именно?

– Что Семен Пивторак месяц назад убрался отсюда в Московию. И что всю семью забрал с собой.

Григорий перевел взгляд на камин: присыпанные жаром, там пылали исписанные обидными словами листы. Вот и замечательно…

– Откуда тебе известно?..

Однако Ганна уже приблизилась вплотную к сыну и увидела через его плечо дотлевающее письмо.

– Вон откуда, – Григорий брезгливо поморщился, ткнул кочергой перед собой – в камине вспыхнуло облачко пепла.

Вот и все, что осталось от обидного послания.

Вот и все…

Конечно – кроме кровоточащей раны в душе!

– Что там было, в письме том? – только и спросила мать.

– Это уж мое дело, матушка.

– Григорий, как ты…

– Да, мама – мое дело, и более ничье, – стоял на своем юноша.

– Но я имею право знать…

– Лучше вам этого не знать, матушка моя дорогая, поверьте уж мне.

Как вдруг… От столь отвратительной догадки кочерга едва не выпала из мигом ослабевших пальцев. Григорий крепко стиснул зубы и процедил:

– Неужели этот негодяй и вам осмелился наговорить то же, что и мне понаписывал?! Если только это правда!..

Григорий крепко сжал кочергу, словно то была казацкая сабля. Но Ганна лишь горделиво воздела подбородок, загадочно улыбнулась и сказала:

– Я, сынок, все ж таки жена светлейшего казацкого гетмана, поэтому не позволю всякой разной сволочи обижать ни себя, ни свою семью! И тебе не советую позволять такого. Да, не все, ой, далеко не все будут любить тебя, станут ценить твои добродетели – но если кто-то даже изречет нечто обидное и ты не в силах будешь ответить…

– Что же тогда?

– Советую тебе, сыночек, переступить через злые слова и просто делать свое дело. Со временем люди увидят, кто был подлым притворщиком, а кто – поборником чести. Мой муж и твой благородный отец – казацкий гетман, ты – старший гетманыч. Мы должны быть выше любых оскорблений, сынок, запомни это. Хорошо запомни…