Орлеан

— Но я его видел сам, Феликс, — вступился Ильич за самого себя. — Он сидел в этом кресле. Жал мне руку. Говорил какие-то слова… Более того, Людвиг Мартенс дал ему прекрасные рекомендации.

— Людвиг Мартенс… Социалист Людвиг Мартенс! — язвительно пропел Феликс Эдмундович, возвышая голос.

И это был уже не Феликс. Это был дух изгнанья и мести. За его худой спиной, позвонки которой просвечивали через истертую гимнастерку, показались крылья. Так, во всяком случае, представилось Владимиру Ильичу.

— Отец этого Арманда Хаммера был арестован за аборт, в результате которого погибла женщина, — продолжал вбивать гвозди Феликс в умную голову Старика. — А первоначальный капитал прыткий юноша сделал на якобы лечебной настойке имбиря, выполненной на чистом спирте. Эту настойку он отправлял бутлегерам галлонами, и они опаивали ею трудовой народ в подпольных питейных заведениях, потому что в США — сухой закон. Из Америки пришлось уехать, потому что нашему Серпу и Молоту грозил длительный тюремный срок… — Дзержинский начал задыхаться. — Я его арестую, этого подлеца! — простонал он.

— Да наплевать, — неожиданно спокойно заметил Ленин. — Наплевать и забыть.

Он, сидя за письменным столом, начал раскачиваться на любимом плетеном кресле, с которым не расставался и на заседаниях Совнаркома. Поставил его на задние ножки, оторвав от пола передние. И в этом неустойчивом равновесии продолжал сидеть, снисходительно поглядывая на Феликса.

— Хорошо. Наплевать, — тут же согласился с ним Дзержинский, убавив голос до шепота.

— Я готов работать хоть с чертом, если это послужит делу.

— Вам виднее про черта, Владимир Ильич. Мое дело предупредить, — сказал Феликс.

— Именно. Предупредить, — повторил Ленин, о чем-то тяжело раздумывая. — Он в какой гостинице живет?

— В «Савое». Жуткая дыра.

— А мы переселим его во Дворец

Cахарного короля, — предложил Ильич. — Там почище, и следить за этим субчиком будет сподручнее. Вы не находите?

Феликс вынужденно кивнул. «Дворцом Сахарного короля» назывался особняк купца Харитоненко, торговавшего до революции сахарной свеклой и нажившего на этом деле около четверти миллиарда долларов. Туда теперь селили иностранцев, к которым советская власть проявляла бдительный интерес вплоть до круглосуточной слежки: английского финансиста Лесли Уркарта, американскую писательницу Клер Шеридан, бизнесмена Вашингтона Вандерлипа, положившего свой глаз на нефтяные месторождения Камчатки…

— Так что же насчет предательства? — возвратился к прежней теме Владимир Ильич, потому что с Серпом и Молотом было покончено.

Феликс молчал, раздумывая, с чего начать. Те безобразия советской жизни, с которыми он сталкивался повсеместно, расцарапывали его душу до мучительного наслаждения. Но он понимал, что Ильич был устроен по-другому и удовольствия от страдания, скорее всего, не получал.

— Что бы вы сказали на то, что видный коммунист, известный деятель партии, на самом деле коммунистом не является? — начал он издалека.

— Организационно или фактически? — потребовал уточнения Ленин.

— И организационно, и фактически.

— А что это за видный коммунист? — насторожился Ильич. — Я знаком с ним лично? Я был с ним в эмиграции? Меньшевик он или большевик?

— Он — народный комиссар, и его знают многие, — ушел от прямого ответа Феликс.

— Тогда в чем загвоздка?

— А в том, что он исключен из РСДРП в тысяча девятьсот десятом году, — вывалил свой булыжник Феликс Эдмундович.

— Не ухватил существа вопроса, — пробормотал Ленин после молчания. — Вы утверждаете, что народный комиссар, один из руководителей нашего государства, исключен из партии, и мы про это забыли?

— Именно это я и утверждаю, — сказал Дзержинский.

— Фамилия коммуниста. Назовите, — сурово потребовал Ильич.

Развязка приближалась быстро, словно курьерский поезд. По сторонам железнодорожной насыпи стояли глупые крестьяне и восхищенно провожали глазами желтые и синие вагоны. А в зеленых, как известно, плакали и пели…

Феликс сделал эффектную паузу.

— Джугашвили, — сказал он. — Иосиф Виссарионович Джугашвили. Партийная кличка Сталин.

Было слышно, как стекло в кабинете таранит своим лбом залетевшая оса.

— Исключен? В десятом году? — спросил Ленин, не веря своим ушам.

— Именно. По вашему требованию, — уточнил Дзержинский.

— Но мы, должно быть, восстановили его позже? — не понял Ильич. — Кооптировали в состав ЦК за рубежом?

Дзержинский пожал плечами, наслаждаясь страданием, которое проснулось в его душе. А страдание было великим: национальным вопросом в стране занимался коммунист, который коммунистом, во всяком случае, организационно, являлся условно и не вполне.

— Бросьте, Феликс… Бросьте! — с тоской сказал Владимир Ильич, будто отмахиваясь от надоедливой мухи. — Сталин. Тоже мне фигура! Я думал, что речь идет о более серьезном предмете…

От души отлегло. Предмет и в самом деле оказался ничтожным. Ленивый молчаливый грузин, нигде не учившийся и ни в чем себя особо не проявивший, если не считать ограбления банка лет двенадцать тому назад, оказался исключенным за это же ограбление… Тоже мне новость.