Орлеан

— Все зависит от самого монаха. Если это монах-схимник, то слеза безвкусная, никакая. А если монах-алкоголик, то у него вообще нету слез, а вместо них из глаз выходит спирт. Я сам монах, — признался вдруг Неволин и уточнил: — Рыцарь-монах.

— Да… Это все мне напоминает одну восточную историю, — сказал Павлючик мечтательно и со стоном потянулся в кровати. — Один купец пришел в предместья Иерусалима и спросил у мальчика, пасущего овец: «Какая дорога в город самая короткая?» «Есть две дороги, — ответил ему мальчик. — Одна короткая, но по ней нужно идти долго. И одна длинная, но по ней можно дойти быстрее». «Покажи короткую», — сказал купец не подумав. И пастух ему показал. Купец пошел по ней и добрался до города только к вечеру, потому что путь ему преграждали канавы и буераки. И когда он, усталый и голодный, вошел в городские ворота, то взалкал, обратившись к полной луне: «Зачем я не выбрал дорогу длинную? Я бы уже давно сидел в тени векового сада и пил кошерное вино, заедая его лепешкой».

— А разве бывает кошерное вино? — с подозрением спросил Василий Карлович.

— Это метафора, — ушел от ответа экзекутор. — Мне кажется, что да. Кошерные мысли, например, или общее кошерное настроение вполне возможно.

— А я бы вообще никуда не пошел, — вдруг бухнул Рудик решившись. — Надрал бы мальчишке задницу и заночевал в поле.

— У вас не будет такой возможности, — мягко заметил Павлючик. — Задницу надерут именно вам, а не мальчишке. Вы будете сидеть в колонии особого режима по неудобной и тяжкой статье. Изматывающая работа, невкусная еда, но свежий… очень свежий воздух. И интересное окружение. Люди трудной судьбы. Они вам понравятся.

— Свежий воздух способствует здоровью, — пискнула Лидка, побледнев, как картофель.

— Да нет. Здоровье — это дело десятое. После того как уголовники используют вас всех троих по назначению, какое может быть здоровье?..

Экзекутор намазал себе на хлеб камчатской икры, откусил маленький кусочек остатками зубов, и губы его начали слипаться.

— Но ведь можно избежать подобной участи, — мягко возразил Василий Карлович. — Мы должны договориться. Вы нас оставите в покое, а мы вам сделаем зубные протезы.

— Разве только зубы? У меня ноги не ходят.

— Тогда и вместо ног поставим протезы, — успокоил его дознаватель. — Выпишем из Москвы.

— Или из Лондона, — встрял в разговор бледный Белецкий. — Англичане хорошо делают, не придерешься.

— Так это ведь накладно, — выразил сомнение Павлючик. — Мне жалко ваших расходов.

— Было бы накладно, если бы вы были сороконожкой, — успокоил его Василий Карлович. — Сорок протезов, конечно же, стоят больших денег. А тут всего два.

— Потому что вы — двуножка, — пискнула Лидка, стараясь внести свою лепту в этот светский разговор.

— Что ж, вы свою совесть будете кормить протезами? — спросил экзекутор строго. — Нет, не задобрите вы ее и даже не помышляйте. Она сожрет вас целиком. Может, у вас будет даже онкологическое заболевание, когда выйдете из тюрьмы… При нем вы не сможете ни есть, ни спать, ни испражняться. Мальчишки, увидев вас на улице, будут смеяться над вашей немощью и бросать в спину камни. Собаки будут лаять, а женщины суеверно креститься и сплевывать через левое плечо… Как хорошо, — прошептал он. — Как хороша одинокая смерть в пустой комнате, из которой вынесена почти вся мебель. Соседей только будет тревожить дурной запах, и им придется вызвать слесаря, чтобы он взломал вашу дверь…

— Ну, мы пойдем, — прервал его тактично Неволин. — А вы уж здесь сами поправляйтесь… без протезов и без нас.

— Как же я без вас? — удивился экзекутор. — Я всегда буду с вами, до скончания века.

— Нет уж… Хватит. До скончания века… Это сколько ждать?.. — Василий Карлович вывалился в коридор и, подождав, когда вслед за ним выйдут его товарищи по несчастью, плотно закрыл за собой дверь реанимации.

И там, в коридоре, Лидка страстно бросилась на грудь к Рудольфу, плечи ее затряслись в скупых девичьих рыданиях, пирожки размякли и сделались тяжелыми, как будто в них налили повидло.

— …Бесполезно, — прошептал Рудик Неволину. — Его ничто не задобрит.

— План игрек, — сказал сам себе дознаватель. — Белые начинают и проигрывают.

— Знаешь, я не люблю Гражданской войны, — рассвирепел Рудольф Валентинович. — Особенно по телевизору. Белые начинают, красные начинают… Сколько можно?

Василий Карлович задумчиво посмотрел на кисть своей руки, на которой было выколото ласковое слово «Вася».

— Что делать мне, Вася? — спросил он свою руку.

— Можешь солить огурцы, — ответила ему рука. — Бери из теплицы мелкие, которые невозможно раскусить. Клади в банку чеснок, соль, лавровый лист и заливай колодезной водой…

— Да я не об этом! — вспылил дознаватель. — Что делать мне с подследственным?

— Кончай его, — сказала ласковая рука. — Но только культурно. Чтоб не сильно мучился. Иначе он всех вас достанет.