Орландо

Предки Орландо носились вскачь по лугам асфоделей, по каменистым пустошам, по полям, орошаемым чужестранными реками, и срубили с плеч множество голов, которые привезли домой и развесили на потолочных балках. Сам Орландо поклялся заняться тем же. Но поскольку ему было всего шестнадцать лет и он не мог отправиться в Африку или во Францию, юноша норовил улизнуть от матери и павлинов в саду и отправиться на чердак, где тренировал выпады и размахивал клинком, рассекая воздух. Иногда он перерубал веревку и череп падал на пол, его приходилось вешать вновь, закрепляя на высокой балке не без доли отваги, и враг торжествующе усмехался иссохшими черными губами. Череп раскачивался взад-вперед, ибо особняк был таким огромным, что ветер, казалось, застрял в нем, как в ловушке, и дует и зимой, и летом. Зеленый гобелен с изображенными на нем охотниками колыхался постоянно. Предки Орландо принадлежали к знати испокон веку – они вышли из северных туманов прямо с венцами на головах. Сквозь окно с витражом огромного фамильного герба на пол падали темные полосы и желтые пятна света. Сейчас Орландо стоял посреди желтого тела геральдического леопарда. Он положил руку на подоконник, желая распахнуть окно, и та окрасилась в красный, синий и желтый, словно крыло бабочки. Любители символов и их толкований могли бы заметить, что в тот миг, когда стройные ноги, красивое тело и статные плечи юноши окрасились в разные геральдические оттенки, лицо его освещало лишь солнце. Более искреннего и своенравного лица вы точно не встречали! Счастлива мать, которая его выносила, но еще счастливее биограф, который повествует о жизни такого человека! Матери не в чем себя упрекнуть, а биографу нет нужды привлекать романиста или поэта. Перо следует за героем от подвига к подвигу, от триумфа к триумфу, из кабинета в кабинет, пока тот не достигнет любой вершины, какой пожелает. Судя по внешности, Орландо был создан именно для подобной стези. Румяные щеки покрывал легкий персиковый пушок, вокруг рта он рос чуть гуще. Миниатюрные губы с чуть приподнятыми уголками обнажали зубы изысканно белые, словно очищенный миндаль. Нос прямой, как стрела, и столь же решительный, волосы – темные, уши – маленькие, плотно прижатые к голове. К сожалению, ни один перечень черт юношеской красоты не обходится без описания лба и глаз. Увы и ах, люди редко рождаются с неполным комплектом, ибо, взглянув на стоящего у окна Орландо, мы тут же признаем, что его глаза – как фиалки в росе, огромные и подернутые влагой, из-за чего кажутся еще больше и шире, лоб – мраморный купол, зажатый между гладких полусфер висков. Так взглянем же на глаза и лоб, кои воспеваем! И тут мы вынуждены констатировать тысячу неприятных моментов, опускать которые – долг любого хорошего биографа. Взору нашего героя открылись образы тревожные, вроде его матери, очень красивой леди в зеленом, идущей кормить павлинов в сопровождении Твитчет, служанки, образы возвышенные – птицы и деревья, образы, навевающие любовь к смерти, – вечернее небо, грачи устраиваются на ночь; и так, поднимаясь по винтовой лестнице прямо в мозг – кстати, весьма объемный, – все эти зрительные образы, звуки из сада, стук молотка, удары топора положили начало буйству и разгулу страстей, которых терпеть не может любой хороший биограф. Тем не менее продолжим: Орландо медленно отступил от окна, сел за стол, достал тетрадь с надписью: «Этельберт: трагедия в пяти актах» и макнул в чернильницу старое, перепачканное гусиное перо.

Вскоре он настрочил стихов по меньшей мере страниц на двадцать. Писал он, несомненно, бойко, но весьма абстрактно. Героями его пьес были Порок, Злодеяние, Страдание; короли и королевы несуществующих земель, против них велись ужасные заговоры, их переполняли благороднейшие чувства; и они не произнесли ни единого слова так, как произнес бы их автор – все дышало красноречием и любезностью, которую едва ли услышишь из уст юноши, не достигшего и семнадцати лет, к тому же на излете шестнадцатого века. В конце концов, дело застопорилось. Как и все юные поэты, Орландо описывал природу и, желая наиболее точно подобрать оттенок зеленого, бросил взгляд на реальный объект (и тем самым явил куда больше храбрости, чем многие), коим оказался лавровый куст под окном. После чего, разумеется, продолжить он не смог. В природе зеленый цвет один, в литературе – совершенно иной. По-видимому, между природой и буквами существует взаимная неприязнь: сведи их вместе, и они порвут друг друга в клочья. Оттенок зеленого, увиденный Орландо, испортил рифму и нарушил размер. Более того, у природы – свои хитрости. Стоит выглянуть в окно и посмотреть, как кружатся пчелы среди цветов, как зевает собака, как садится солнце, и подумать: «сколько еще закатов суждено мне увидеть» и так далее и тому подобное, как поэт роняет перо, хватает плащ, бежит вон из комнаты и спотыкается об расписной сундук. (Ибо Орландо слегка неуклюж.)