Орхидея в мотоциклетном шлеме (сборник)

— Спасибо, — говорю. — Вот только о помощи просить не нужно. Такая организация, как ваша, помощи не просит. Требует. И правильно, кстати, делает…

— А вот за это спасибо, — отвечают. — Тогда, раз уж у нас с вами такой консенсус вырисовывается, не могли бы вы немедленно подъехать к Экспоцентру. Именно немедленно. Ситуация того требует, простите. Причем, настоятельно. Мост там пешеходный знаете?

— Знаю, — говорю. — А что случилось-то?

— Приедете, все объясним, — хмыкают. — По телефону долго и ни к чему. Да, кстати, там оцепление. Скажите номер и марку машины, чтоб пропустили.

— «Лендровер Дискавери». Цвет — мокрый асфальт. Номер такой-то.

— Спасибо, — говорят, — принято. Когда вас ждать?

— Да минут через пятнадцать-двадцать, — отвечаю. — Я еще водителя не отпустил.

— Это в полвторого ночи? — удивляются.

— Работа у него такая, — жму плечами. — Оплата его устраивает…

На другом конце провода хмыкают.

— Хорошо. Ждем…

И трубку повесили.

…Когда мы с Вовкой подъехали к этому мосту, там, и правда, оцепление стояло, хоть и жидкое.

Менты.

Пропустили — без звука.

Вылез из машины, ко мне тут же подходит какой-то мужик в гражданке.

— Дмитрий? — спрашивает.

— Он самый, — отвечаю.

— Пойдемте. Вас ждет полковник Воронин…

И рванул скорым шагом, чуть ли не бегом.

Я — за ним.

Ладно, думаю, посмотрим на этого полковника…

Он оказался тоже в гражданке.

Большой, жилистый.

С холодными глазами профессионального убийцы.

Фига себе, думаю, спасатель…

Но он мои сомнения довольно быстро развеял.

Просто протянул руку и представился:

— Полковник Воронин. Федеральная служба охраны.

— Здрасьте, — говорю. — А зачем тогда эмчеэсовцем представлялись?

Он только плечами пожал.

— Звонил вам не я, — говорит. — Просто пока вы ехали, руководство операцией передали мне. Ситуация немного изменилась, понимаете ли…

— Вот здорово, — хмыкаю. — А что это за операция такая? И какое к ней отношение имеет, извините, моя скромная персона?

…Я до этого момента думал, что про русский мат все знаю.

Не первый год на свете живу.

И не только в столице.

По провинциям всеразличным помотаться пришлось и с чиновниками пообщаться разнокалиберными.

Да и по рыбалкам поездил.

По таким деревням, где матом не ругаются, а разговаривают.

Ан нет.

Век живи — век учись.

Жалко, диктофона с собой не было.

Времени бы на расшифровку не пожалел…

Когда он проматерился и закурил, глаза у него стали заметно светлее.

И даже, я бы сказал, — добрее.

Если к таким глазам вообще применимо подобное определение.

— Вон там, — говорит, немного успокоившись, — на перилах моста сидит ребенок. Дитятко, блядь. Девятнадцати лет от роду. И собирается кончать жизнь самоубийством. А папа у этого дитятки…

И называет фамилию.

Тут даже я присвистнул с уважением.

— Здорово, — говорю. — Хороший мальчик. Или девочка. И что ваше ведомство здесь делает, мне тоже, вроде как, стало понятно. А вот что здесь делаю я, не объясните идиоту?

— Объясню, — усмехается. — Тебе такой рок-коллектив знаком?

И произносит название группы.

У него, кстати, — неплохо получается.

Конферансье, блин.

— Знаком, — говорю, — естественно. Даже дружим. Я этого, в общем-то, и не скрываю…

— Так вот, — кивает, — и хорошо, что не скрываешь. Дитятко решило влюбиться в их солиста. И спрыгнуть с мостика, потому как любовь безответна. Въезжаешь?

— Въезжаю, — морщусь. — Только все одно не могу понять: я-то здесь нафига?

Тут он взвыл буквально:

— Да на гастролях они, понимаешь?! Все! Включая продюсера! В Сибири! Иначе бы уже давно вокруг моста маршировали! Строем! И пели бы хором, лишь бы эту дуру несчастную оттуда снять!

— Так, — говорю. — Понятно. Ну, а моя-то роль?

Тут он подуспокоился.

— Понимаешь, — чешет переносицу, — с ней сейчас психолог работает. Пытается что-то сделать. Так она, как узнала, что они на гастролях, — тебя назвала. Видела, говорит, с ними постоянно. Приезжали вместе. Уезжали тоже не порознь…

— Информированный, — качаю головой, — ребенок…

— С ее-то, — вздыхает, — возможностями…

Помолчали.

Я сигареты достал.

Закурил.

— Значит… — говорю.

— Значит, надо тебе к ней туда идти, — кивает. — Обещай ей все, что хочешь, вплоть до высокой чистой любви и свадебного кортежа на ближайшей неделе, но сделай так, чтоб эта сука с перил слезла! Иначе — нам всем кранты. И тебе, кстати, тоже. У папочки, как ты, наверное, слышал, — очень дурной характер. Скверный. Такой скверный, что, если б не был он таким высоким начальством, я б ни с ним, ни с его потомством на одном огороде и срать бы не сел. Так что — не забудет…

— Да плевать я, — говорю, — хотел на ее папочку. Восемнадцать тысяч раз, ночью и в дождь. А девку, и правда, жалко. Так что полезу. Только вот свадебный кортеж обещать, извини, не буду.

— Почему? — удивляется.

— Да потому что ты, полковник, в отличие от этой девочки, человек не светский. — Я как-то незаметно для себя с ним на «ты» перешел.

Тут перейдешь.

Ага.

— И что? — смотрит внимательно.

Я жму плечами.

— А ничего. Был бы светский он знал бы, что он однолюб. И женат уже лет пятнадцать. Но ты-то этого можешь и не знать. А вот она, — киваю в сторону моста, — точно знает…