Орион и завоеватель (Орион - 4)

- Я хочу, чтобы Царь Царей понял: острова в Эгейском море принадлежат грекам, а не персам. Лесбос, Самос и прочие острова были заселены греками еще столетие назад. И они должны избавиться от власти персов, как и города Ионийского побережья. Милет и Эфес - греческие города, и они должны быть независимы, как Афины и Коринф.

- Но согласится ли на это Царь Царей?

Филипп мрачно улыбнулся:

- Без боя не согласится, я в этом уверен. Но я хочу, чтобы войну начал он. Тогда греческие города поддержат нас. Они не посмеют брать персидское золото, чтобы воевать против нас.

- Ты сказал, что хочешь мира.

- Я хочу его!

- Но ты ставишь условия, которые ведут к войне.

Он поскреб в бороде.

- Неужели тебе кажется странным, что война может вести к миру?

- Это не более странно, чем та гроза, после которой светит солнце.

Царь приподнял черные брови.

- Выходит, Аристотель уже превратил тебя в философа?

- Едва ли.

- Ну тогда слушай. Мы победили Афины и их союзников. На время они притихли, ждут объявления моей воли и удивляются тому, что мое войско не вошло в город.

- Да, это верно.

- И если Царь Царей откажется предоставить свободу греческим городам и островам, если он вышлет войско в Ионию и флот на Лесбос, не кажется ли тебе, что афиняне, да и вообще все греки, обитающие по эту сторону Эгейского моря, будут искать защиты именно у нас?

Я начинал понимать его.

Царь усмехнулся:

- Вижу, ты понял. Толкая Царя Царей к войне, я обеспечиваю преданность Афин, Фив и всех прочих.

- На какое-то время.

- Может быть, и надолго.

- А как быть с Александром? - спросил я. - Несколькими городами он не удовлетворится. Он мечтает покорить все Персидское царство. А потом идти еще дальше.

Улыбка исчезла с лица Филиппа.

- Мой пылкий сын скоро поймет, что человек не часто обретает желаемое.

Я посмотрел на его заросшее бородой лицо.

- А чего хочешь ты? - спросил я. - Или иначе: к чему ты стремишься? Не как царь, но просто как Филипп, сын Аминта. Что влечет твое сердце?

Филипп не отвечал долгое время, глубоко погрузившись в размышления. Должно быть, в этот миг царь осознал, что мысли его столько лет определялись нуждами царства и войска, что он забыл свои собственные желания.

Наконец он ответил:

- Я хочу, чтобы они уважали меня... афинские умники и благовоспитанные краснобаи, жители Фив и других древних городов. Властолюбивые демагоги, так и не сумевшие мирно объединить греков. Я знаю, что они обзывают меня варваром, дикарем, кровожадным псом, но хочу, чтобы они уважали меня; мою силу, власть и мягкость в обращении с ними.

Глубоко вздохнув, царь продолжил:

- А еще я хочу, чтобы она считалась со мной. Да, я знаю, она лишь изображала любовь, чтобы родить сына, который когда-нибудь станет царем. Хорошо, он будет царем! Но только потому, что я вымостил ему путь. Олимпиада по-прежнему считает меня табунщиком и конокрадом, говорит, что от меня всегда воняет конюшней, а мои поступки и мысли подобают лишь дикому горцу.

Филипп махнул покрытой шрамами рукой:

- Я выстроил этот город для нее, Орион. Я сплавил свой народ воедино, сделал его могущественным - ради нее. Но для нее Македония - лишь колесница, которой будет править ее сын. Теперь ты понимаешь, что я сделал и чего хочу: уважения. Пусть не любят... даже она, но уважать должны.

- Ты заслуживаешь высшего уважения, царь.

Встав у постели, Филипп поднял руки над головой и выкрикнул:

- Погляди на меня! Мне нет еще и пятидесяти лет, а перед тобой кривой калека, всю жизнь прождавший смерти от ножа убийцы или от яда, полученного из рук собственной жены. Я посвятил свою жизнь созиданию нового, вечного... Я объединил многие племена и города. Никто еще не делал этого, Орион! Никто во всей Греции. Но я тружусь, не зная устали, потому что в тот миг, когда опущу руки, государство мое развалится. И труды мои кончатся только с моей смертью.

Я стоял перед ним, ошеломленный бурей страстей, которую пробудил мой вопрос. Филипп успокоился, сознавая, какую часть своей души открыл мне; царь уронил руки и побрел к окну, якобы собираясь посмотреть вниз на темный двор.

- Все это я сделал для нее, - негромко бормотал он, так что я едва мог слышать его. - Когда я увидел ее, мне исполнилось восемнадцать, чуть больше, чем сейчас Александру. У меня не было шансов занять трон. Между мной и престолом стояли два старших брата.

Царь обернулся ко мне, лицо его исказили скорбные воспоминания.

- Она воистину околдовала меня, Орион. Я хотел положить к ее ногам весь мир. Я одолел своих братьев и стал царствовать, я разбил племена, которые терзали Македонию, сделал наше войско непобедимым. Много лет я трудился, чтобы объединить Грецию под своей властью. Все для нее, все для нее...

Мне казалось, что в голосе Филиппа вот-вот зазвучат рыдания.

- А она презирает меня, обзывает худыми словами и отказывается спать со мной. Я дал ей власть над целой страной - о чем еще можно мечтать? А она думает только о том, как посадить своего сына на мой трон - мой! Она не любит меня и никогда не любила.

- Она никого не любит, - сказал я. - Просто использует нас, как возница запряженных быков.