Ориген

— Иосиф, кажется. У них каждый второй или Исаак, или Иосиф. Так вот, Ориген: обличай-ка ты лучше гностиков, — соглашается епископ, — И самое главное: есть одно нечестивое учение, которому необходимо противостоять изо всех сил и при первой же возможности! Как ты знаешь, персидский лжепророк Зороастр посмел некогда утверждать, будто добро и зло суть изначальные и равные друг другу силы, а их борьба извечна и не принесет победы ни той, ни другой стороне. Что это, как не уравнивание Бога и сатаны? Вот где нечестие!

— Ишь, чего удумали, — притворно удивляется богач, — поганцы эти персы, те еще уроды! Однажды рожу одному начистил, за то, что… впрочем, это ладно.

— И если, — вдохновленно продолжает мой епископ, — если эллинское или египетское многобожие можно назвать детской неразборчивостью, когда младенец целует свои игрушки, наделяя их разумом и душой, или пугается безличных сил природы, словно нянькиных наказаний, то персидская вера есть не что иное, как сознательное и зловредное поклонение сатане. До чего, впрочем, доходят и гностики.

— То есть эллинов и египтян оставить в покое? — уточняю я с притворным смирением.

— Оставь, — вмешивается богач, — так оно надежней будет.

— Погрязающих во тьме язычества наших братьев и сестер — не выводить к свету истины?

— Ориген, — в голосе епископа властность и гневность, — мы все осведомлены о той истории с эфиопами и ладаном, так что о местных идолах ты бы лучше помолчал.

Я молчу. Да, он знает, куда бить. Об этом немыслимо вспоминать даже во сне. Ну как Денису — про ту историю, когда они заступали в караул, и почти… в общем, он сделал тогда чуть заметное движение плечом, словно хотел скинуть заряженный автомат — и от него сразу отстали. Надолго. Но не навсегда.

Да кто такой этот Дионисий, к чему он тут? Что за варварское слово «караул» и при чем тут автомат, забавная паровая игрушка, которая вращается со свистом? Я — Ориген. Я римский гражданин и мог бы поступить в легионеры, но не смешна ли сама мысль об этом?

А епископ мой не унимается:

— Повелеваю тебе обличать нечестие Зороастра!

— Слушаюсь, отец мой и господин, — я отвечаю почти со смирением, — и особенно рьяно берусь исполнять это приказание сейчас, когда общий повелитель наш Марк Аврелий Север Александр выступил в парфянский поход, отражать и покорять персов-зороастрийцев, и надобно нам показать повелителю, да хранит его Господь, что мы верные его слуги и горячие молитвенники за его бессмертную душу. И самый простой путь сие сотворить — умолчать о близких нам эллинских и египетских идолах, обличая зарубежных персидских.

Пахнет солнцем, деньгами и особенно острым лицемерием. Журчит в фонтане вода, чуть слышно шелестит опахало, но смолкла неведомая птица. Допито миндально-медовое молоко, не доедены фрукты, и по всему видать, что не дождаться мне от моего епископа ни милости, ни справедливости. Но деньги — деньги на огласительное училище мы получим. Урок будет продолжен. И раб, раб будет овевать богача опахалом, подавать ему прохладное миндальное молоко.

И — проснуться.

Февраль и площади

Ночная зимняя Нева безвидна и пуста, словно в книге Бытия. Дул пронизывающий ледяной ветер, до рассвета — мутного и стылого — была вечность, и дневного света, конечно, сегодня им не увидеть. Они брели по мосту, как паломники: впереди миражом Эрмитаж, позади — теплое, сонное общежитие Ленинградского универа с гулкими сводами, с пустыми бутылками в уголке огромной эркерной комнаты, лицемерно разгороженной двумя шкафами примерно напополам: мальчики направо, девочки налево. В той группе, куда Денис вернулся из армии, их было почти поровну, а значит — никому не обидно в пьянках-гулянках, скоротечных романчиках, дружеском каникулярном сексе. Ну, а если обидно — тоже поровну.

А вообще-то ужасно интересно: каково это — быть девчонкой? Ощущать вот это вот всё, особенно когда…

Ну нечего об этом сейчас. Они серьезные, умные студенты. Приехали на музейную практику в город Эрмитаж. Нет, не Ленинград, а именно Эрмитаж, Ленинград — его пригороды, окрестности, предместья. Город там, внутри — город, населенный бессчетными народами и племенами, но их квартал — античный. Зато его предполагалось вытвердить наизусть. Греки и римляне, римляне и греки, да еще всякие причерноморские скифы, эллинизированные, то есть огреченные и счастливо вошедшие в состав социалистического Отечества по территориальной своей принадлежности. А что, так и называлась первая часть учебника по истории, с которым он готовился к поступлению: «История СССР с древнейших времен до 1861 года».

И вот сегодня — последний день этой самой практики. И не только этой. Голова трещала, слегка подташнивало. Нет, не так уж и много было выпито, просто… всего подряд, и натощак. А может быть, подташнивало больше от другого. Алена — большая, уютная, веселая — шла немного впереди, наискосок, и вроде как никто не имел в виду, что она теперь — его девушка. Да и с какой бы то стати? Так, время провели.