Орфей

Выходит, так! - сказал кто-то, но я только отмахнулся. Потому что знал, кто. Я отдал ребятишкам свою вазу-тарелку. Они смеются, кусают разноцветные волшебства. Чего только мы в детстве из соседних палисадников не таскали, чем не объедались, как не поносили потом, дурачки. Звериных детенышей инстинкт. И я им тоже улыбаюсь. Один только раз улыбаюсь здесь.

Шаг вперед по тропинке, в мураве указанной, вверх взбегающей, - и снова: бац! Да не единожды, а как из меня в Крольчатнике рвалось, вырваться не могло:бац! бац! Опять переключения, опять - раз! и другое. Одно за одним. То еще здесь, у среза Живой воды, я стою, нарядом домушка какая-то хитрая, и хозяин у нее хитрый, мужичок в бороды клочьях, шебаршит все, подхихикивает, на меня не глядя. Не понять - мешок на нем изнанкой вывернутый накинут или рубаха расшитая То то, то это. Бац! бац! Комната хламом забитая, постель, девица аппетитнее некуда в полном без ничего, и я рядом - орясина орясиной. Рук протянуть не успел, если мог бы даже, снова: бац! и нету девицы, постели, комнаты. Шаги мои по тропке вверх. Ног не чую, плыву будто. Что интересно, за мгновения эти я себя стремительно взрослеющим ребенком чувствовал. Как вот если бы мальчонкой этим на самом деле стал, и раз-раз-раз годков мне прибавлялось. Перещелком. Как рука ведущая ускорила

а я иду как будто сам

Через кротовину, нарытую посреди тропки, перешагнул - подумаешь, гора! - бац! кончилась тропинка. И берег высокий кончился, до которого верхнего края чуть-чуть не дошел. На даль посмотреть синюю, что за ней? На берегу-то этом небо синее, солнышко ласковое, греет. А я, кроме ребятишек, что меня пропустили, да муравы переплетенной, и не разглядел ничего толком.

Но не кончается дорога, и теперь она - асфальтовое шоссе. Не иду уже я, в автобусе еду. Простой такой, городской автобус. "ЛИАЗ". Битком набит. Мне бы наружу, в окошко смотреть, что, как ? Может, спросят потом, может, рассказать придется, а я все внутрь - что рядом за люди? Люди-то пейзажей поинтереснее.

А хорошие люди вокруг. Веселые. Красивые. Не как манекены, а живой красотой человеческой, в которой и морщинки, и родинки, и глаза разные, -все красиво. Никогда люди не уродливы, если смеются и друг друга любят. Жаль, редко это у них получается там, в моем Мире. Чтобы искренне, от души всей.

Ксюхино горькое слово про Царствие Небесное вспомнил. Не такое тут. Живое очень все, интересное и пока непонятное.

Между прочим, снова не один я. В смысле, за плечом надежное чье-то присутствие ощутилось. Глаз скосил - подбородок атласно выбритый увидел, больше в давке не углядеть. Мне и того довольно. Впереди (я на площадке задней, к стеклу притиснут) песню запели. Знакомая, а слов не разобрать.

Атласный мне нашептывает, вроде обо всех них что-то рассказывает, только я вдруг запоминать перестал. Слышу все, киваю по-дурацки, как фарфоровый мандарин, а во мне ничегошеньки не остается. Как откат волны, вместо радости тоска навалилась. Думаю только, повторяю: ну эти-то должны понять, выслушать должны, помочь могут. Вымолю у них...

- Могут, могут, - нашептывает Атласный, - а я тебе что говорю, кто тут все. И ты с ними, и ты тоже. Пока здесь.

И слово говорит, а я это слово слышу.

- Я, значит, тоже могу? Все, что могут они ?

- Ну, не все, понятно. Кое-что. Вспомни о себе, что у тебя получалось.

Получалось... Январь, снег в синих искрах, девчонка, завороженно ойкает, прохожий, оскальзываясь, в сугроб летит... Ну-ка.

За нашим автобусом зеленая "Нива" следует. Лягушачий оттенок такой. Как-то мы незаметно до городских пейзажей доехали, я и внимания не обратил. Упираюсь "Ниве" взглядом в лоб (ничего умнее придумать не мог!) - стекло одевается изморозной пудрой трещин, машину бедную вправо с проезжей части сносит. С моста мы какого-то сворачиваем. Но, похоже, ничего страшного там не случилось.

А передо мной, рожей моей обнаглевшей, обо всем от изумления собственной силой позабывшей, оказывается рука. Из-за спин высунулась небрежно. Тонкая кость, - женская, но пожилой женщины. Пергаментпая кожа в веснушках характерных. Перстень овальный плоский, косая пятиконечная звезда выгравирована, как из одной замкнутой, сквозь саму себя пропущенной ленты состоящая.

Я почему рассмотрел подробно. Потому что от конника среднего тонкого пальца, на котором перстень, к кончику моего носа как бы белесый огонек-туманчик протянулся. И как парализовало меня. В наказание и предупреждение. Руки-ноги отнялись, глаза вылупились, застыли в одном положении, и ни в какую сторону я даже глянуть не могу.

С минуту так меня палец подержал. Минуты мне хватило, чтоб ума-разума набраться. Убираясь, погрозил палец, как малышам грозят - веди себя хорошо, не то будет а-та-та! Нет-нет, я все понял, я больше не буду, я дурак. Все-все, правда. Вот тебе и повзрослел.

Тут как тут Атласный: то-то же, говорит. Понимать, говорит, должен, если тебе чуть-чуть позволили поиграться, так что ж сразу бить-ломать?

- ОНИ тебя, глупого, на время допустили, так не нахальничай.

- Они?