Орфей

— Не в буквах суть. Я усну, обнимая ее вместо тебя, холодный.

Я принес Ежке терпкого венгерского рислинга. Положил на подушку рядом глянцевый том. Никаких чувств, когда сейчас в руках держал, не испытывал. Полный ноль. Ежик отпила вина и с глубокомысленным видом открыла книжку. Я движением тонкой руки, не глядя, был отпущен. У меня снова сердце трепыхнулось.

Я собирал тарелки, сгребал остатки. Прожевал кусок румяного поросячьего бока. Он и холодный был хорош. В гречневой каше темнела пропитанная жиром курага. Никаких апокалипсисов я не увидел в этом моем длиннейшем, мучительном «накате». Никаких чаш гнева, которые мне предстою унять, и язв, которые предстоит излечить. Ошибался Кузьмич в Крольчатнике. Даже обидно. Я налил себе пузырящейся минералки, а вино и пузатенький ликер убрал. Не обращай внимания, тебе совсем не хочется. Стал мыть посуду. Между прочим, горячая вода — это очень здорово. Пользуясь, мы об этом забываем, а зря. Водопровод — вот символ цивилизации. Древние римляне это понимали. Давай-давай, пользуйся, пока можно. Гипс мне совсем не мешал, я только опасался его намочить.

Апокалипсисов, ревущих кровавых толп, раскалывающегося Вселенского свода — ничего такого.

Было… шесть анамнезов. Шесть рассказов о… Шесть коротеньких судеб. Совсем коротеньких. Окончаний. Только и всего.

…Очертания предметов, деревьев и людей вдруг подпрыгивают, приближаются к самым глазам и сейчас же отскакивают неизмеримо далеко. Щелчок в ушах, но не снаружи, а изнутри. В голове — бац! Как задернули шторку. Из мутной темноты выплывают лица, голоса, белый потолок… и пропадают. Теперь навсегда. (Кузьма Евстафьевич Барабанов. Инсульт. 31 июля).

…Кружится, кружится, все легче, легче… ой! Воздух, кажется, посвистывает, пропуская в небо. Все выше и выше, и вниз страшно посмотреть. Но волшебный полет прерывается. Неуловимая секунда неподвижности — и вниз. К земле, от которой страшно, к зелено-серой. И вот он, настоящий свист воздуха. Рев… «Ну? И откуда она тут могла сверзиться? На сто метров вокруг никаких высоких зданий, деревьев, чего-то такого. Да бросьте, что я не вижу, как тело деформировано — вон, все в буграх да шишках от раздробленных костей. Почернело моментально. Что?.. Да нет, здесь километром пахнет, я ребят вскрывал, у которых парашюты не… Да какой вертолет, в ночной рубашке она с вертолета прыгала?» (Лариса Ивановна Бульцина. Несчастный случай, списанный в разряд странных. 1 августа).

…«Доктор, не помогает». — «А ничего страшного, милочка моя, я вам сейчас пропишу…» — «Доктор, у меня неоперабельный?» — «Чушь какая. Ты, голуба, трахайся поменьше. С эрозией незалеченной разве можно? Будет болеть. Ну, вы, девочки, как кошки, ей-Богу… Вот, держи, и с любовью воздержись!» — «Доктор, это же на наркотик рецепт. Вот штамп специальный, я знаю». — «Слушайте, Наталья Дмитриевна, не сердите меня! Идите, идите! Умные все стали… И дверь закройте, вот так. И чтоб ни-ни! Недельки через три покажетесь. До свиданья, до свиданья… Але! Какого! А, это ты. Ну. Ну. Ну. Ну и что? Что ты нервничаешь, у меня вон буквально минуту назад была. Ее тоже в стационар класть нечего, недельки две доходит — и алаверды. Между прочим, любопытный случай. Неклассический. Ну, всех благ». (Наталья Дмитриевна Красавина. Рак матки, метастазы в почках, печени, прямой кишке. 3 октября).

…А где тут моя заначка, моя заветная? Вот она, в уголочке. Фу, мерзко все ж таки до чего. Что за зелье-то? Плевать. Ну, бдагословясь… О… о?.. О-оо! Огонь! Огонь во мне! Все внутренности насквозь! О-о! О-ооооо!.. (Самуил Израэлевич Арон. Бытовой несчастный случай. Двести сорок граммов крепкой серной кислоты внутрь. 11 октября).

…Рот зажат, не крикнуть. Руки заломлены, не шевельнуть. Зачем она пошла тем переулком! Ох, город, большой город, добьешь ты девчонку из леса… Хоть бы кончал, гад, скорей, вонь невыносимая. Больно как… Горло! Петля! Зачем?! За… (Шафалович Ксения Тарасовна. Жертва маньяка-душителя. Преступник не обнаружен. 29 ноября).

…Необъяснимо. Отказали двигательные функции. Остановилось дыхание. Последний раз сократилось сердце. Пропал слух, утратилось осязание. Полторы минуты агонии. Отключился мозг. Все. Необъяснимо. (Владимир Владимирович Марченко. Необъяснимо. 11 декабря).

Только и всего.

Я составил вымытые тарелки в сушку, протер стол. Ай да я. Ежка спала без задних ног, роман дальше пятой страницы не надорвала даже. Я ей свеженький экземпляр зацепил. В телевизоре все каналы выключились… нет, один еще работает. Фильм про животных. Дюгонь аккуратно, как подстригальная машинка, ест траву по краю протоки.

Хорошее, «только и всего». Ничего себе «только и всего». Как со мной самим все было. Как будто я — на месте каждого из них. Но и выход я, кажется, знаю. Не выход — ход. Ход ферзем. Страшненько, конечно. И если сработает, страшно, и если не сработает — еше страшнее. А больше ничего не поделаешь. Потому что что-то делать так и так надо.