Орельен

Теперь он открыл тайну своего безумия. Он уже не сомневался, что любит. Любит Беренику. Ту Беренику, о которой он ровно ничего не знает. Вытащив из ящика белье, он придирчиво и старательно разглядывал каждую сорочку, нет, только не эта, вот эта, пожалуй, подойдет. Пора, а то вода в ванне будет слишком горячая. Кальсоны он бросил на стул, снял пижаму… Вот так так, а мыла-то нет! Эта мадам Дювинь ни о чем не подумает. Пришлось бежать нагишом в спальню и искать в стенном шкафу мыло — его любимое мыло, которое присылали из Лондона, — большое, круглое, черное. На обратном пути в ванную Орельен с мылом в руках остановился перед зеркалом и долго себя рассматривал. Как бы стал рассматривать чужого человека. Потом покачал головой и пошел в ванную. Кто знает? Возможно, женщины видят нас совсем другими. С яростным старанием он начал тереть это тело, которое, увы, не сам для себя выбрал.

Он мог нескончаемо долго предаваться этому занятию и считал, что все еще мало. Мир в такие минуты сжимался до размеров вершка кожи. Жесткой волосяной перчаткой тело только подготавливалось, так сказать вчерне, к длительному растиранию мыльной пеной, которому не видно было конца. Пемза удаляла чешуйки отмершей кожи, щетина щетки проникала во все поры, и каждую из этих операций Орельен проделывал с чисто ребяческим рвением, обращаясь с самим собой, как с неодушевленным предметом. Представьте себе паркет или, скажем, ботинки, попавшие в руки маньяка. Каждый кусочек тела считался окончательно отмытым лишь тогда, когда не возникало сомнения в том, что так же чисты и соседние уголки, десятки раз мытые и перемытые, и этот труд, который можно было при желании длить беспредельно, чуть ли не до безумия, всякий раз оканчивался только тогда, когда вся кожа становилась багровой.

— Мосье!

Это окликнула Орельена мадам Дювинь. Ведь он же велел его не беспокоить.

— Что там еще?

— Все приготовлено на кухне. Пусть только мосье посмотрит за картошкой. Она доходит на медленном огне. И пусть положит маленький кусочек масла… Салат уже готов, надо только его перемешать…

— Хорошо. Понял. Спасибо.

Заткнув уши указательными пальцами, Орельен с головой погрузился в воду и, вынырнув на поверхность, долго отфыркивался. Ну и пристала эта Дювинь, ей-богу! Куда разумнее было бы нанять вместо нее мужчину. Гораздо удобнее в ряде случаев, и к тому же мужчина всегда лучше справится с чисто мужскими делами. Взять хотя бы вчера — как она омерзительно загладила складку на брюках от фрачной пары. Только попробуй найди приходящего мужчину. Правда, привратник несколько раз набивался к нему, но Орельену не нравилась его физиономия, это родимое пятно на щеке, к тому же он не особенно чистоплотен и наверняка служит в полиции… Словом, не то…

«Если я надену эту рубашку, тогда необходимо надеть серовато-синий костюм и тот галстук, который я недавно купил у Пиля… Нет, не выйдет, носков подходящих нет… Тогда наденем темно-зеленый от „Хилдич энд Кей“… В конце концов ради кого я так наряжаюсь? Ради себя или ради нее? Я же не знаю, что нравится Беренике. Ничего о ней не знаю. А вдруг шотландские носки покажутся ей слишком эксцентричными. Поэтому лучше не будем рисковать и остановимся на блеклых тонах, на более темном галстуке».

Выйдя из ванны, он долго и тщательно вытирался. Вдруг он понял, что думает только о себе. Береника была лишь предлогом, который неизменно подводил его к зеркалу воображения, где он видел Орельена, одного Орельена, вечно Орельена. А ведь он любил Беренику. Он повторил про себя эту фразу. И не без иронии процитировал слова мадам Дювинь: «Когда дела идут, тогда конечно…» Сегодня его ждут дела. Он занят, занят весь, до самых укромных тайников сердца. Все приобретало в его глазах небывалое значение. Все вращалось вкруг единого стержня — свидания в пять часов, и все затевалось ради этого свидания. И теперь времени уже не хватало, его нельзя было терять зря. Человек, который любит, — занятой человек. Ужасно занятой.

Подложив под себя полотенце и высунув кончик языка, он с напряженным вниманием начал стричь на ногах ногти. В ванной комнате стоял легкий парок. Покончив с ногтями, Орельен еще долго мучился сомнениями насчет выбора сорочки, забыл, что уже почистил зубы, только споласкивая рот, вспомнил, что вся операция была аккуратно проделана в положенное время, и обозвал себя дураком. Теперь пройдемся тряпкой по запотевшему зеркалу. И бриться…