Орельен

Теперь залилась хохотом Мэри, но в ее смехе слышалось что-то искусственное, как в звуках пианолы. Равнина кончилась. Селение. Огромные рекламные щиты, предлагающие аперитивы и машинное масло. Дорога стала шире. Много машин. Мэри, укутав ноги в полость, о чем-то задумалась. Орельен воспользовался ее молчанием, чтобы урвать для себя несколько секунд одиночества. Но, следуя ходу своих мыслей, Мэри заговорила и, будто покружив где-то вдалеке, вернулась к тому, что произошло сегодня:

— Что за очаровательный уголок, я имею в виду эту гостиницу, куда ты меня возил. Как ты думаешь, многим она известна? Мне почему-то казалось, что нет… может, это наивно или просто ты на меня так подействовал…

— Спасибо.

— Нет, это я должна тебя благодарить за то, что ты мне ее указал.

— Совершенно верно, при желании вы можете воспользоваться ею еще раз…

Нет, каков наглец. Она воскликнула:

— Какой наглец! Впрочем, почему бы и нет. Мы можем приехать сюда еще раз…

— Если только это доставит вам удовольствие…

Мэри не сразу нашлась, что ответить, но потом смело двинулась в атаку:

— Шалун, вы, должно быть, привозили в эту харчевню всех женщин земного шара…

Орельен поморщился. Он не переносил такого лексикона. И, желая наказать Мэри, заметил:

— Всех? Нет. Всего десяток…

Он расплачивался за свое любопытство в отношении той, кого называл про себя «вдовица Персеваль». Чем ближе он ее узнавал, тем больше она становилась «вдовицей Персеваль». Чего стоят, например, ее рассуждения о нелюбезности мужчин его поколения. Ему показалось, что обладал он не просто женщиной, а определенной категорией… Категорией, чуть-чуть вышедшей из моды. Со своими привычками, со своими традициями. Даже в самый решительный момент… Ах, теперь он лично понял, что означали эти восклицательные знаки! Откровенно говоря, он не особенно церемонился с этой напудренной дамой, которая в любую минуту старалась как можно красивее подать себя и которой пришла на ум злосчастная мысль простонать ему в ухо: «Все, что тебе угодно… только не ребенок!» При этом неприятном воспоминании он весь передернулся от злобы, резко нажал на акселератор, и машину бросило вперед.

— Что это с вами? — крикнула Мэри.

— Я мщу самому себе!

Она не спросила, за что он мстит. Вдали виднелся Париж.

Несколько минут они ехали молча. Потом Мэри не выдержала.

— На мой взгляд, вы ведете себя слишком отчужденно.

— Опять традиции… да? Вы любите ложь.

— Вы могли бы не лгать…

— Я мог бы также и лгать.

— Сегодня вы какой-то странный…

— Я такой, как обычно…

— За это-то я вас и упрекаю, злюка: как будто ничего не произошло.

— А что, собственно, произошло?

— Опять! Грубиян!

— Это я-то грубиян? Напротив, я считаю себя образцом скромности хотя бы потому, что не напоминаю вам…

— Ах, так! Так знай же, что мужчины по десять лет умоляли меня пойти на то, на что я пошла с тобой с первого раза.

— Вы жалеете?

— Кончится тем, что буду жалеть. По твоей же вине.

— О чем жалеть? Что десять лет или что с первого раза?

— Нет, он просто невыносим… Должно быть, я действительно в вас влюбилась, раз терплю все ваши глупости. Боже мой! Этого я как раз и не хотела.

Она ждала фразы, которой не последовало.

— Неужели же я, я согласилась, чтобы вы меня увезли, как увозят женщин? Неужели я должна трепетать при мысли, удержу я тебя или нет? Ждать, ломать себе голову над тем, как бы тебя побаловать… дарить тебе галстуки…

— Спасибо, не надо… я ведь вам говорил, что я не Поль Дени.

— Значит, ты хочешь, чтобы я пожертвовала им ради тебя?

— Ради бога, не надо! Никаких жертв, дорогая Ифигения…

— Потому что, если бы ты меня об этом попросил, я все равно была бы вынуждена тебе отказать… Ради такого бессердечного человека я не намерена мучить ребенка… Да, для меня он скорее ребенок, чем мужчина… Я отлично знаю, сколь многое нас разделяет и что это не может длиться вечно… впрочем, я лично не так уж всем этим дорожу… но пусть он сохранит о тех днях, то мы были вместе, память… память…

У въезда в Париж Орельен, сдав талон, залил в бак горючее. Света хватало только для самого купола небес, а дома уже погружались в какой-то итальянский полумрак.

— Отвезти вас на улицу Бель-Фей?

— Уже? — спросила Мэри и взяла его за руку. — Уже? Послушай… будь так мил… Покажи мне свою квартирку… мне так хочется… и теперь мне нечего бояться.

— Пожалуйста, если вам угодно… только вы рискуете встретить кого-нибудь из знакомых.

— Ну и пусть… Мы быстро подымемся к тебе.

Они обогнали приближавшуюся ночь. До острова Сен-Луи они добрались прежде, чем мрак окутал Сену. Госпожа де Персеваль, которая только что подправила себе с помощью косметики лицо, закуталась в широкий шарф из английской шерсти, так что видны были только глаза.

— Что за нелепая мысль поселиться в доме, который известен всему Парижу? — сказала она. — А на каком этаже вы живете?

— На самом верхнем.

— На самом верхнем? Да это же безумие! Холостяцкую квартиру снимают в первом этаже, ну уж в крайнем случае на антресолях.

— Это вовсе не холостяцкая квартира, а вид на Париж…