Орельен

Она у него. Как и рассчитывал Орельен, произошло это после завтрака у Маринье совершенно естественно и незаметно. Оба еще были оглушены болтовней Фукса и его дружка. А тут поднялся ветер, лишив бульвары и набережную их прелести. Орельен ждал сопротивления, он заранее приготовил слова уговора, гнева, насмешки. И зря! Береника просто сказала: «Ах, это здесь!» — и вошла в подъезд. Она-то ведь не боялась встреч с соседями Лертилуа, она-то ведь не была знакома с князем Р. …Бесконечно длинная лестница и бешеное биение сердца… Когда он увидел у себя дома эту провинциалочку в дурно сшитом костюме и с меховым серым манто, накинутым на руку, когда она сняла шляпку и тряхнула головой, откидывая со лба белокурые пряди, он вдруг с ужасом понял, как бесконечно она ему дорога, вот такая, какая есть. Она у него, у него дома, пришла к нему без жеманства. Без полагавшихся в таких случаях фраз. Он испугался, что ей не понравятся его две комнатки, как будто вопрос шел о его наружности. А что, если там беспорядок… Разве с этой мадам Дювинь можно быть в чем-нибудь уверенным?

Все это… то есть то странное ощущение, то чувство, которому нет названия, родилось в ту самую минуту, когда Береника проскользнула в неуютную переднюю и, незаметно потрогав на ходу светлое пальто, висевшее на плечиках, замерла на пороге гостиной — комнаты, которую Орельен и мадам Дювинь условно обозначали этим именем. Береника у него. Остановившись позади нее, Орельен попытался увидеть новыми глазами, ее глазами, свое привычное жилье…

Видели вы когда-нибудь, как входит впервые кошка в незнакомое ей помещение? Заметили ли вы ее секундное колебание, этот удлиненный, неслышный шаг, это порывистое и гибкое, чисто кошачье движение, которым она осваивает мебель, ковры, картины, даже сам воздух, как будто перед нею джунгли, лесная чащоба Видели вы ее золотые зрачки, которые она старается выдать за два отблеска света, и заметили ли вы, как она, не колеблясь, находит какой-нибудь предмет, подходящий к цвету ее шерстки, и, что самое удивительное, такой предмет найдется непременно! Береника как будто и не пересекала комнаты, но вдруг очутилась на противоположном ее конце; уже целых три стула были заняты ее шляпкой, сумочкой и меховым манто, а сама она, казалось, затеяла игру со светом, прорывавшимся отовсюду. Тут было темно, но в этот час дня свет шел изо всех трех окон, два из которых выходили на два протока Сены, а третье — на мыс. Свет лился также через открытые двери спальни. Когда же Береника прикоснулась к широким тюлевым занавескам, висевшим на том окне, что выходило на левый берег Сены, вот тогда-то она совсем стала похожа на кошку. Вернее, на какого-то другого, более благородного и сильного хищника из породы кошачьих. По движению плеча и спины Орельен угадал в этом хрупком существе присутствие такой силы, о какой он даже не подозревал. Дернув за шнурок, он раздвинул занавески, распахнул окно. Они вышли на балкон.

— Как красиво, — прошептала Береника.

Париж уже становился голубым. Не скрываясь, Береника прильнула к Орельену бесконечно естественным движением. Он обнял ее за плечи, как бы боясь, что у нее закружится голова. У него-то самого уже давно кружилась голова… Текли минуты, ничтожно пустые минуты безмолвия, а внизу бежали воды Сены, желтые, взбаламученные, взбухшие от прошедшего снега и грязи, бежали под небом в растрепанных белых прядях, где в разрывах проступала линялая зимняя голубизна. Тяжесть Береники, прислонившейся к нему, тяжесть неба над ними; Орельен уже испытал когда-то такой страх, страх перед любым движением, которое может прервать минутное очарование… Но тогда речь шла совсем о другом, хотя ничто так не похоже на смерть, как любовь. Он затрепетал при этой мысли, чересчур напыщенной, несоразмерно огромной.

— О чем вы думаете? — спросила Береника. — Отвечайте немедленно… не размышляя.

Он ответил:

— Лучше я убью себя, чем отвечу…