Орельен

Ясно было, что горе сделало Бланшетту подозрительной, она косилась на Беренику и строила на ее счет весьма нелестные предположения.

Береника, вся во власти песни, которая не умолкала в ней, делала вид, что ей страшно интересно играть в обед, однако хозяйственные промахи выдавали ее рассеянность. Накрывая на стол, она забыла поставить прибор и бокал.

— О чем только я думаю! — не поостерегшись воскликнула она.

— В самом деле, интересно было бы знать, — сухо подхватила Бланшетта.

И смущенная Береника поняла, что Бланшетте действительно интересно знать, о чем думает ее кузина.

— Я сейчас ходила в детскую поцеловать крошек… они еще не спят… Еле от них удрала, не хотели меня отпускать…

— Они тебя обожают, вот и все, — ответила Бланшетта, поджимая губы. — Мадемуазель мне рассказывала, что Мари-Виктуар, проснувшись, сначала требует свою Нику, потом завтрак, а потом уже маму.

— Надеюсь, ты не ревнуешь?

— Ревную к тебе? Этого еще недоставало!

Неестественно громкий смех Бланшетты, сопровождавший эти слова, был поистине загадочен. Должно быть, она сама это почувствовала и смутилась. И сказала то, чего не следовало бы говорить ни в коем случае:

— Ты хотела сказать, ревную к Мари-Виктуар?

— А к кому же еще…

Обе замолкли, нервно кроша хлеб, потом, опомнившись, стали передавать друг другу портвейн, ветчину.

— Надеюсь, не к Эдмону? — вдруг с запозданием воскликнула Береника.

Бланшетта недовольно пожала плечами.

— Мы, кажется, начинаем говорить глупости!

Тут рассмеялась Береника, и таким же неестественным смехом, как незадолго до того Бланшетта. Что могло быть между Бланшеттой и …? Береника не посмела даже мысленно произнести имя.

Пустынная комната, с огромным столом чуть ли не на двадцать персон, электрические свечи под воск, прикрепленные к его краю, маленький столик, на колесиках, для посуды, и за этим огромным столом две женщины, на этом столе два прибора и полбутылки портвейна. Сама столовая не квадратная, а вытянутая в длину, золотых и красных тонов; в больших чашах — цветы без стеблей, китайские лакированные стулья от Мартена. Рядом с Бланшеттой — маленький гонг, в который она ни разу не ударила, потому что все равно никого из прислуги нет…

Береника решила загладить свой промах:

— Ты ведь знаешь, я так люблю детей, а они это чувствуют…

В этих словах Бланшетта усмотрела скрытый намек на свое собственное отношение к дочерям.

— Что ж, это вполне естественно… после того, что с тобой произошло, — бросила она.

Не без внутреннего удовольствия она подметила, что фраза ее больно ранила Беренику. И тут же рассердилась на себя за свое злорадство:

— Прости, пожалуйста, я не должна была так говорить.

— Отчего же?.. Ты совершенно права… Моя любовь к детям во многом объясняется именно этим разочарованием… Для тебя дети это нечто простое, естественное, а для меня…

Желая наказать себя за недобрые мысли, Бланшетта вернула разговор к самой больной и мучительной для нее теме:

— Не стоит огорчаться… ты молода, нравишься мужчинам…

— Нет, правда?

Слишком уж непосредственно слетел этот вопрос с губ Береники. Бланшетта улыбнулась. И эта улыбка вызвала некий призрак. Он мелькал, маячил между обеими женщинами, но не решался коснуться уст ни той, ни другой. До чего же огромна эта комната, до чего пуста, до чего же изысканна, и до чего мрачен этот воскресный вечер! Блуждающий огонек ожег уста Бланшетты…

— А ты… ты видела сегодня… Орельена?

Сердце громко застучало в груди Береники. Нет, наверняка что-то было между Орельеном и Бланшеттой. С огромным трудом ей удалось перевести дыхание и вернуть себе желанную непринужденность:

— Орельена? Разве я говорила тебе об этом утром? Что-то не помню… Да, видела… а откуда ты знаешь?

Незачем было притворяться, в комнате не было никого кроме них двоих; на краю стола тускло поблескивали фруктовые ножички. Бланшетта поднялась и подошла к столику.

— Хочешь грушу, Ника?

Она называла Беренику тем именем, которое изобрели ее девочки для своей взрослой подруги. Нет, она не ревновала. Просто ей стало грустно. И, не дождавшись ответа, обернулась к Беренике:

— Давай откупорим бутылку шампанского. Хочешь? Что за унылая комната… Нет, в самом деле, почему бы нам не позволить себе такой роскоши?

Береника не посмела отказаться. Ни ей, ни Бланшетте совсем не хотелось шампанского, которое к тому же оказалось тепловатым. Забрав бокалы и бутылку, они перешли в библиотеку. Совсем как две маленькие девочки-ослушницы. Обе старательно разыгрывали комедию, смеялись, но не громко, чтобы, не дай бог, не привлечь внимания папы и мамы, которые уже легли спать или играют в соседней комнате в бридж. И каждая думала: а верит ли другая в эту комедию.

— Хочешь пойти в кино? — спросила Бланшетта.

— Нет, я и так ни одного вечера не сижу дома, да и погода мерзкая.

— Потому что, если тебе хочется пойти в кино, то…

— А тебе хочется пойти в кино?

— Мне? Нет, я подумала о тебе, потому что, если ты хочешь пойти в кино…

— Раз тебе не очень хочется… Говорят, что идет очень хороший фильм с Гарольдом Ллойдом.

— Вот видишь, тебе хочется пойти…