Орельен. Том 2

Главное, не надо, чтобы чета Вангу догадалась о том, что произошло. Поль Дени с трудом перевел дыхание, вытер носовым платком мокрый лоб. Он бежал, бежал сюда и, как оказалось, бежал напрасно. Его душил целлулоидовый воротничок, пуговица отлетела прочь. Он судорожно проглотил стоявший в горле комок слез. Нет, он не заплачет. Решение не плакать оказалось неожиданно легковыполнимым. Все равно он будет завтракать со всеми… Не может он во время завтрака отсиживаться в этой комнате, где висят занавесочки — белые в красную клетку. Ему хотелось бы остаться здесь, постоять перед открытым шкафом, посмотреть на забытый на туалетном столике пустой пузырек из-под духов, на разбросанные по полу бумажки, на незастланную постель. Закрыться здесь и горевать одному. Но что подумают? Он спустился вниз. Мадам Вангу протянула пришедшую на его имя почту:

— Вы забыли взять письма, мосье Дени…

Ему показалось, что она жалостливо глядит на него. Ну уж нет, извините. Пришло два письма, номер журнала, газета.

— Простите, мадам, ничего, если я сегодня не буду завтракать? Не слишком ли поздно я вас предупреждаю?

— Да нет, что вы, что вы, мосье Дени, какие пустяки…

Раньше срока принес апрель ласкающую, совсем летнюю жару! Сегодня утром Поль, окунувшись в Сену, открыл купальный сезон. Вода оказалась не особенно теплой, совсем не теплой, но какое наслаждение и вода, и травы, и даже грязь на берегу, в которую мягко уходят босые ноги! Солнце уже припекало, и у Поля на груди и на шее, там, где распахнут ворот сорочки, обозначился золотистый треугольник загара. Ему хотелось повести сюда Беренику — полоска берега у самой реки, отгороженная живой изгородью, образовывала закрытый с трех сторон уголок, и здесь можно было, никого не шокируя, принимать солнечные ванны. Он утащил бы у нее английскую книгу: пусть она читает рукопись «Черных прогулок», он их недавно кончил, а Береника знала только несколько отрывков. После купанья приятно было пробежаться по залитой солнцем дороге, спуститься к Мулену… А добежав, он обнаружил пустую комнату и записку всего в несколько строк: «Я ухожу, Поль, миленький мой. Мне так не хотелось причинить тебе боль. Наша совместная жизнь была ошибкой. И длить ее нечестно с моей стороны… Не горюй долго обо мне, постарайся отвлечься, у тебя есть твоя жизнь, твое творчество (помни, что мне нравится все, что ты пишешь), твои друзья… Не оставайся здесь один. Возвращайся к ним. Ты вовсе не так привязан ко мне, как тебе кажется… Менестрель изобретет что-нибудь интересное, на площади Пигаль тебя наверняка ждут новости. Не пытайся увидеть меня. Разве не лучше расстаться вот так сразу, без криков, без сцен, расстаться чисто? Мое решение неизменно. Я уезжаю навсегда, пойми это хорошенько. Мы прожили с тобой вместе около трех месяцев, вместе проводили зиму, вместе встретили приход тепла. И ведь верно, пришла хорошая пора. И мы расстаемся. Я всегда буду с огромной нежностью вспоминать эти три месяца. Не будем же их портить, хорошо? Не криви свои милые, смешные губы. Дай мне жить положенной мне жизнью. Спасибо тебе за то, что ты отдавал мне свою жизнь, все эти месяцы, за то, что ты по-настоящему помог мне в трудную минуту. Сейчас это уже прошло. Теперь я сильна, и я ухожу. Нежно тебя целую.

Береника».

Что сказала она, уходя, чете Вангу? Догадались ли они о причине ее отъезда? Как объясняют они себе то обстоятельство, что Поль остался здесь, а она уехала? То, что он не проводил ее до Вернона? Какая мука выносить сочувствие ближних! Надо постараться сделать вид, будто все это вполне естественно, условлено заранее. Сделать вид, что ты с самого начала все знал… С каким поездом она уехала? Должно быть, двенадцать тридцать. А сейчас уже двенадцать сорок пять. Как глупо! Вернись он на десять минут раньше, он успел бы догнать ее на велосипеде. Но теперь… Если взять мотоцикл Вангу, можно было бы поспеть… Но только она могла уехать поездом одиннадцать сорок семь… И, главное, нельзя никого об этом спросить, раз она запретила ему даже пытаться ее увидеть… «Наша совместная жизнь — ошибка». Она все-таки думала о Лертилуа. Поехала увидеться с Лертилуа. Ну, что ж! Раз у нее такой вкус! Пусть отправляется к своему Лертилуа! Он повторял имя, причинявшее ему боль. Нет, это немыслимо. Она безбожно ошибается. Его она любит, его, своего Поля. «Целую тебя нежно…» Он закусил губы. Он чуть было не заплакал, здесь, в этом маленьком кабинетике, где по стенам висели английские гравюры, стояли оловянные горшки и подставки для трубок, а мебель была обита материей в розовую и зеленую полоску. Мадам Вангу делала вид, что обметает пыль, а сама украдкой поглядывала на Поля. Он только сейчас спохватился, что даже не заглянул в полученные письма и держит в руке записку Береники. Он вскрыл конверт и вышел из комнаты.

Письмо было от его издателя, который требовал рукопись «Черных прогулок» и писал, что с рисунком Пикассо книга разошлась бы быстрее, особенно если для роскошного издания можно было бы достать еще парочку… Поль вышел на крыльцо.