Орел нападает

Когорта двинулась в наступление. Снег ритмично хрустел под сапогами солдат, неуклонно сближавшихся с безмолвной массой поджидавших их дуротригов. Когда стена римских щитов пришла в движение, друиды развернули коней и галопом поскакали назад — под защиту мечей и копий своих сторонников. Из-под металлического ободка шлема Катон, насупившись, озирал ряды темных фигур, преграждавших римлянам путь к спасению. Его правая рука крепко сжимала рукоять меча, изготовленного для горизонтального колющего удара.

Поначалу весьма удивленные действиями легионеров друиды через какое-то время опомнились и спешно принялись выкрикивать приказы воинам-дуротригам. Ржали кони, скрипели оси — колесницы начали разворот, чтобы обхватить противника с флангов и ворваться в любой просвет, какой обнаружится в римском квадрате. Грохот колес и маневры громоздких боевых повозок нервировали солдат, хотя Катон убеждал себя, что такой способ ведения боя давно устарел и что страшиться особенно нечего. Пока римляне сплочены, колесницы им не опасны и представляют собой не более чем докуку.

Правда, только пока римляне чувствуют локоть друг друга.

— Держать строй! — крикнул Макрон, когда некоторые из самых нетерпеливых бойцов стали ускорять шаг, опережая товарищей. Окрик подействовал, первая шеренга выровнялась и опять превратилась в сплошную, несокрушимую стену щитов. До дуротригов оставалось не более сотни шагов, и Катон уже различал лица тех, с кем спустя несколько мгновений ему предстояло схватиться. Воины вражеской тяжелой пехоты в большинстве своем были в кольчугах, натянутых поверх ярких туник, из-под их начищенных шлемов свисали косы, лица обрамляли лохматые бороды. Вооружение таких бриттов составляли длинные мечи или копья. Предполагалось, что дуротриги разделены на отряды, подчинявшиеся своим командирам, однако, судя по рыхлости построения, эти пытавшиеся сформировать некое подобие правильной армии дикари имели очень слабое представление о боевой выучке и воинской дисциплине.

Внезапно Катон сквозь скрип снега и позвякивание снаряжения уловил странные жужжащие звуки и бросил взгляд на фланги противника, где располагались легковооруженные пехотинцы.

— Пращники! — крикнул кто-то из римлян.

Центурион Гортензий отреагировал незамедлительно.

— Первые два ряда! Щиты вверх и вниз!

Катон мигом перехватил свой щит и опустил его так, чтобы тот защищал ему ноги. Легионер, шедший сзади, тут же прикрыл юношу сверху своим щитом. Этот прием был повторен по всему фронту движущейся когорты, так что она оказалась готовой к обстрелу, который не заставил себя долго ждать. Жужжание раскручиваемых пращей усилилось, а буквально через мгновение по щитам атакующих забарабанил град свинцовых и каменных ядер. Катон вздрогнул, когда такое ядро врезалось в угол его щита. Грохот поднялся адский, словно сотни и сотни молотов разом заколотили по медным болванкам, а крики, взмывшие к облакам, показали, что кое-какие вражеские снаряды нашли-таки цель, но римский строй оставался неколебимым. Места упавших легионеров мгновенно занимали товарищи, бреши тут же затягивались, и наступление продолжалось. Корчившихся на земле раненых, когда передние шеренги перешагивали через них, поднимали и грузили на одну из обозных подвод, с дребезжанием и стуком катившихся в центре квадрата.

Локтях в двадцати от вражеской массы Гортензий приказал когорте остановиться.

— Передние ряды — копья готовь!

Копьеметатели расставили ноги, отвели назад руки и замерли в ожидании очередного приказа.

— Копья — бросай!

В быстро тускнеющем вечернем свете над первыми шеренгами римлян взвилась черная чуть колеблющаяся завеса и по дуге понеслась к дуротригам. Глухой дробный стук на миг перекрыл даже вопли. Отменно отточенные, с утяжеленными сталью древками, римские метательные копья пробивали щиты, доспехи и пронзали плоть.

— Мечи к бою! — рявкнул, перекрывая все звуки, Гортензий.

Лязгнул металл: по всему периметру строя легионеры выхватили из ножен клинки, обратив острия в сторону неприятеля. И почти тут же за спинами дуротригов хрипло провыли боевые рога. Масса варваров колыхнулась и с диким ревом устремилась вперед.

— В атаку! — выкрикнул Гортензий, и римляне, смыкая щиты, возобновили движение.

Теперь сближение шло стремительно, но для Катона, сердце которого отчаянно колотилось, время замедлило ход, предоставляя его живому воображению возможность нарисовать десятки картин собственной жуткой гибели от руки одного из тех свирепых воинов, чьи искаженные яростью лица внушали ему дикий страх. Но когда это леденящее кровь чувство заполнило юношу до краев, оно вдруг перестало терзать его и сменилось холодной решимостью крушить на своем пути все и вся.