Орел нападает. Орел и Волки

Макрон опустил голову, досадуя на то, что его друга выставили простофилей.

– Но, командир, что, если все-таки он сказал правду? – упорствовал Катон. – Мы окажемся в западне. Нас изрубят в куски. Верику убьют, Тинкоммий взойдет на трон, и атребаты переметнутся к врагу.

Веспасиан одарил его ледяным взглядом:

– Командиру легиона не пристало руководствоваться истерическими догадками. Мне нужны доказательства.

Он присмотрелся к обоим центурионам:

– Ваши люди измучены, мои тоже, но вы оба нуждаетесь в отдыхе более, чем кто-либо. Отправляйтесь-ка спать, и немедленно. Это приказ.

Веспасиан недвусмысленно давал понять, что дебаты закончены, ибо он принял решение и пересматривать его не собирался. Однако, в то время как Макрон, отсалютовав, повернулся и зашагал прочь, Катон предпринял еще одну попытку:

– Командир, ценой нынешнего сна может оказаться завтрашнее поражение и гибель.

Веспасиан, сам не спавший уже двое суток, озлился.

– Центурион, – рявкнул он, – не твое дело совать во все нос! – Он грозно вскинул вверх палец. – Еще одно слово – и ты будешь разжалован в рядовые. А сейчас убирайся!

Катон отсалютовал, четко повернулся на каблуках и, догнав Макрона, устало побрел с ним к площадке, где расположились их люди. В большинстве своем они уже спали, завернувшись в плащи и подложив под головы руки.

– Не очень умно с твоей стороны, – заметил Макрон.

– Ты же слышал Тинкоммия… Почему ты меня не поддержал?

Макрон глубоко вздохнул, чтобы подавить раздражение:

– Слушай, когда легат принимает решение, ему не перечат.

– Почему?

– Да потому, на хрен, что не перечат! Дошло?

– Отвечу тебе завтра, в это же время.

Катон опустился на землю возле громко храпевшего Мандракса и привалился к древку штандарта, надежно вбитому в грунт. Макрон молча зашагал туда, где вповалку спала кучка легионеров. Это было все, что осталось от его собственного подразделения. За миг до того, как он лег на бок и провалился в сон, ему вдруг вспомнилось, с каким радостным ликованием в голосе Тинкоммий сообщал защитникам Каллевы о скором прибытии Каратака. Кто знает, может, туземный принц и не врал?

«В любом случае, – решил центурион, – это скоро выяснится. Нечего гадать, утро вечера мудренее».

Спустя несколько мгновений к общему хору посапываний и стонов присоединился его мощный храп.

– Эй ты, вставай!

Кадминий пнул сапогом фигуру, скрючившуюся в темном, самом удаленном от царских покоев углу зала для пиршеств. Уже стемнело, и, несмотря на потрескивания нескольких укрепленных в держателях факелов, помещение тонуло во мраке. От второго пинка Тинкоммий увернулся, и тогда начальник стражи подтянул к себе наброшенную на шею узника веревку.

– Дерьмо! – выругался Тинкоммий, вскидывая связанные руки к горлу. – Больно!

– Жаль, что ты не проживешь столько, чтобы привыкнуть к этому, – усмехнулся Кадминий. – А ну вставай! Царь желает поговорить с тобой – думаю, напоследок.

На веревке, словно собаку, начальник стражи потащил принца атребатов через зал мимо валявшихся на полу раненых воинов. Один боец с замотанной рваным куском полотна головой попытался привстать на локте и плюнуть в предателя, однако он был слишком слаб, и плевок упал ему же на грудь.

Тинкоммий остановился и рассмеялся:

– Как ты жалок! Это римляне сделали тебя таким? Конечно они, раз это все, что ты можешь.

Когда принц заговорил, Кадминий умерил шаг, но теперь опять грубо дернул веревку:

– Идем, красавчик. Не зли меня.

Когда петля сдавила Тинкоммию горло, люди в зале злобно захохотали и разразились проклятиями в адрес изменника. Принц нервно сглотнул и закашлялся, потом сдавленно прохрипел на ходу:

– Смейтесь… пока еще можете… рабы чужеземцев!

Кадминий, нигде больше не задерживаясь, добрался до входа в покои Верики и втащил узника внутрь. Царь, бледный, с совершенно обескровленными ввалившимися щеками, выпрямился на постели и жестом велел начальнику стражи подвести племянника ближе. Рядом с царской кроватью на табуретах сидели легат и трибун, а за ними маячил крепко сколоченный, коренастый центурион с суровым лицом. Верика попытался повернуть голову, но сил не хватило, и на племянника, брошенного к постели, он посмотрел, склонив ее набок.

– Почему, Тинкоммий? – спросил Верика на родном языке. – Почему ты предал меня?

Ответ у Тинкоммия был готов и прозвучал немедленно:

– Я предал тебя, государь, потому что ты предал свой народ.

– Нет, мальчишка… я спас его. Спас от уничтожения.

– Чтобы сделать наших людей рабами твоих приятелей? – горько рассмеялся принц. – Хорошенькое спасение! По мне, так лучше умереть стоя, чем…

– Молчи! – оборвал его Верика. – Я вдоволь наслушался ерунды, что бесконечно готовы молоть юные сумасброды.

– Ерунды? Я бы назвал это высокими устремлениями.

– Что это такое, высокие устремления? – насмешливо вопросил Верика. – Они лишь ослепляют людей, не давая увидеть, что за ужасы за ними таятся. Скажи, скольким тысячам наших с тобой соплеменников надлежит сложить головы за твои устремления?

– Мои устремления? Старик, ты хоть понимаешь, что они смотрят на все точно так же, как я?

– Они? Кто они?