Орел и Волки

— А кто сказал, что им будет предоставлен какой-либо выбор? — холодно произнес Квинтилл. — До тех пор пока у них хватит здравомыслия подчиняться всем нашим требованиям, мы позволим им тешиться мыслью, что ими правит собственный царь. Но при первом же намеке на исходящую от них угрозу я буду вынужден действовать. Второй легион, отозванный в Каллеву, подкрепит мое право. В этом краю будет введено прямое правление Рима, а страна атребатов перестанет существовать.

— Нет, — пробормотал Макрон. — Атребаты скорее погибнут, чем смирятся с этим.

— Чепуха! Не драматизируй, центурион. Они, как и все остальные покоренные народы, примутся приспосабливаться к новым условиям, стараясь перво-наперво как-нибудь выжить. Так бывает всегда, когда привычный порядок вещей сокрушает неодолимая сила. Они быстро поймут, чем может обернуться для них любая попытка противиться воле Рима. — Глаза трибуна вдруг хищно блеснули. — А кто не поймет, тому я преподам суровый урок.

— Если до этого дойдет, — сказал Катон.

— Да, — кивнул трибун. — Если до этого дойдет.

Готовность трибуна в любой момент прибегнуть к чрезвычайной мере воздействия привела Катона в смятение: он живо представил, как может отреагировать на нее гордый и своевольный Артакс. Да и тот же Тинкоммий. Насильственное введение прямого правления Рима наверняка возмутит даже не блещущего умом Бедриака. В последние месяцы Катон стал по-другому смотреть на здешних жителей. Освоив в какой-то степени кельтский язык, он смог ближе познакомиться с их традициями и бытом и даже во многих отношениях проникся к ним уважением. Этим бриттам было присуще подкупающее прирожденное прямодушие, которого так недоставало народам, давно пребывавшим под сенью Орлов. На галльских землях уже во множестве возникали обширнейшие латифундии, подобные римским, а лишившиеся былых владений галлы теперь обрабатывали все те же поля, но уже за жалкие крохи снимаемого с них урожая. Потомки сильных, вольнолюбивых, некогда едва не победивших самого Цезаря племен искали работу, ранее поручаемую лишь невольникам, во всяческих мастерских, плодившихся вокруг новых римских городов и поселков.

Все это Катон видел воочию, и какой бы стратегии ни требовала текущая ситуация, он чувствовал, что атребаты заслуживают лучшей доли. В конце концов, разве не их воины пролили свою кровь ради бесперебойного снабжения легионов? Они умирали за римлян. Ну, может, и не только за римлян, а заодно давая урок воинственным и жестоким соседям, однако именно в этом бою зародились ростки совершенно новых и хрупких еще отношений. Возникла все укрепляющаяся в дальнейшем связь между воинами-бриттами и римскими инструкторами, которая в будущем обещала перерасти в приязнь, а возможно, и в дружбу. Особую роль играл в этом Фигул, дикарь дикарем без воинской формы и к тому же прекрасно владевший местным варварским диалектом.

Занятия на плацу продолжались, и влетавшие в окно звуки команд вдруг словно усилились и оглушили Катона. Он даже впал в легкий шок, неожиданно осознав, сколько труда пойдет прахом из-за того, что кому-то вздумается применить грубую силу. Ужасное напряжение, возникшее после царского пира, постепенно ослабнет, раскол между соплеменниками как-нибудь зарастет и затянется, однако есть вещи, какие ничем не поправишь, и к ним, несомненно, относится то, что задумал Квинтилл. Осуществление его замысла способно взбудоражить почти всех атребатов и лучше всяких мятежных призывов объединить их против Рима. Затея явно попахивала безумием, и Катон чувствовал себя просто обязанным раскрыть трибуну глаза.

— Командир, мы сформировали здесь две неплохие когорты. Они хорошо сражаются и сражаются на стороне Рима, потому что считают нас друзьями, а не поработителями. Со временем из атребатов можно будет набирать новые вспомогательные подразделения, а их примеру последуют представители других племен. Но все это пойдет насмарку, если лояльный к нам край превратится в провинцию. Хуже того, местный люд воспылает к нам злобой… и не думаю, что командующему это понравится.

Квинтилл нахмурился, но спустя мгновение его лоб разгладился, и он одобрительно улыбнулся:

— Да-да, конечно. Ты прав. Нам не следует расточительно пренебрегать всем тем, что здесь создано вами. Пока эти две когорты исправно нам служат, действовать надо с большой деликатностью.

Катон расслабился и кивнул. Трибун грациозно поднялся на ноги. Центурионы тоже встали и вытянулись.

— А сейчас, друзья мои, приношу свои извинения, но полагаю, мне необходимо выразить свое почтение царю Верике, пока наш союзник не счел себя обиженным моим невниманием.

Когда трибун удалился, Макрон усмехнулся:

— Ловко ты ему мозги вправил. Теперь этот мерзавец уймется, по крайней мере на какое-то время.

— Не уверен.

— Да ладно тебе, Катон. Что у тебя за манера вечно ожидать худшего. Малый же ясно сказал, что ты прав.

— Сказать-то сказал.

— Ну и?

— Не знаю… — Катон уставился себе под ноги. — Не верю я ему, вот и все.

— Думаешь, он лукавит?