Орел и Волки

— Атребаты. Ты не веришь мне? Ладно, спроси у них сам. Или давай мы оба к ним обратимся и выясним, что они думают.

— Нет, — отозвался со слабой улыбкой Верика. — Ты сам знаешь, что это теперь невозможно. К тому же… доводы старика вряд ли кому-то покажутся более убедительными, чем слова пылкого юноши. Ведь люди жаждут, чтобы чьи-то красиво очерченные уста поманили их в страну грез. Да, твой голос прозвучал бы громко и четко. Мир предстал бы им простым и ясным. Слишком простым. Как мог бы я, отягощенный знанием, каков он на деле, состязаться с тобой? Ты предложил бы им сияющую, но недосягаемую мечту. А я противопоставил бы этому лишь неприглядную истину.

— Трус! Какой тогда смысл во всем этом разговоре? Почему бы тебе просто не убить меня прямо сейчас? Или ты… — В голосе Тинкоммия вдруг прозвучала нотка надежды.

— Тинкоммий, ты умрешь, — печально произнес Верика. — Мне просто хотелось помочь тебе что-то понять… Ведь я всегда относился к тебе как к сыну и… и… отдал бы все за возможность забыть о твоем преступлении и обойтись без твоей казни.

— Совет не посмеет меня казнить! — вскричал Тинкоммий.

— Ты не оставил мне выбора, — промолвил, отворачиваясь, Верика и совсем уже тихо пробормотал: — Мне так жаль… так жаль… Кадминий, отдай его римлянам.

Тинкоммий воззрился на легата с трибуном, потом на стоявшего за их спинами сурового центуриона и в ужасе бросился к постели царя:

— Дядя! Молю!

— Встать! — рявкнул Кадминий и, схватив принца за плечи, оторвал его от старика.

Тинкоммий попытался вывернуться из хватки, продолжая взывать к государю, но дюжий бритт, локтем прижав дергающуюся голову предателя к своему могучему торсу, подтащил его к Веспасиану:

— Царь говорит, он твой. Делай с ним все, что хочешь.

Веспасиан молча кивнул и поманил к себе центуриона.

— Выведи этого человека куда-нибудь и постарайся убедить не упрямиться, — сказал легат, понизив голос, чтобы узник не мог его слышать. — Но смотри не перегни палку: нам нужно, чтобы он говорил.

Центурион выступил вперед, крепко связал пытавшегося сопротивляться принца, после чего вздернул своего подопечного на ноги и потащил к выходу, приговаривая:

— Ну-ка, приятель, веди себя смирно, не то я рассержусь.

Однако Тинкоммий все продолжал молить государя о милосердии, и тогда центурион с силой ударил его лбом о стену. Принц атребатов, вскрикнув, осел, из рассеченной брови потекла кровь.

Центурион хладнокровно помог ему встать.

— Ты уж, пожалуйста, будь дальше умницей, и больше без ерунды.

Наскоро перекусив на царской кухне, Веспасиан с Квинтиллом выбрались из заваленного ранеными чертога. Подковообразное пространство редута, защищавшего вход, озаряли багровые отблески пламени. В глаза им бросилось римское копье, чей наконечник, помещенный в самый центр умело разведенного костерка, уже раскалился, светясь собственным светом. Привязанный к повозке Тинкоммий бессильно припал грудью к доскам, вся его спина была сплошь покрыта рубцами, кровоподтеками и ожогами. В воздухе висел резкий запах горелой плоти.

— Надеюсь, ты его не убил, — промолвил Веспасиан, прикрывая ноздри ладонью.

— Никак нет, командир, — проворчал Гортензий, оскорбленный таким недоверием.

Настоящий, опытный дознаватель никогда не допустит, чтобы жертва преждевременно умерла: недаром этому тайному умению в легионах обучали с особенной тщательностью. Грань между болью нестерпимой и болью, за какой следует смерть, настолько тонка, что стоит перестараться, и допрашиваемый вместо того, чтобы сломаться, освободится от жизни, а с нею и от страданий, поэтому даже начинающим палачам первым делом внушали, что пытки надлежит длить очень долго, внимательно следя за тем, чтобы скрывающий что-то преступник не ускользнул в иной мир. Тогда рано или поздно он выложит правду из одного ужаса перед чередой новых мучений.

Гортензий кивнул в сторону огня.

— Я его чуток поджарил, и только.

— Сказал он что-нибудь нам полезное? — осведомился Квинтилл.

— По большей части несет все ту же дикую околесицу.

— То есть так и стоит на том, что Каратак явится его вызволять? — спросил легат.

— Так точно, командир.

Истерзанная спина принца просто притягивала взгляд Веспасиана, не давая ему отвернуться.

— Как по-твоему, врет он или не врет?

Гортензий поскреб шею и кивнул.

— Вряд ли врет, если только у него упрямства не больше, чем у целого ослиного стада.

— Интересное присловье, — заметил Квинтилл. — Никогда раньше такого не слышал. Оно местное или наше, латинское?

— Это не присловье, а мое мнение, — сухо ответил Гортензий. — Так что, командир, мне продолжать или как?

Последний вопрос был обращен к легату, и Веспасиан оторвал от пленного взгляд.

— Что? А, да… валяй. Но если он будет петь ту же песню, можешь заканчивать. Тебе пора отдохнуть.

— Заканчивать, командир?

Гортензий наклонился, взялся за древко копья и вытащил из огня раскаленный светящийся наконечник. Воздух вокруг него дрожал от жара. Посыпались искры.

— Ты имеешь в виду совсем?

— Да.

— Очень хорошо, командир.