Ореховый Будда

– Будда – это не бог, это Просветленный. Каждый может стать Буддой. И в конце концов станет, – начал было Симпэй, но остановился – она не поймет. – Однако я хотел объяснить тебе про Святилище. Это как алтарь в церкви, только почти всегда сокрытый от глаз непосвященных. Ореховый Будда содержится, то есть содержался там испокон веку, замкнутый в семь добрых оболочек, одна внутри другой.

– Добрых оболочек?

– Или покровов, можно сказать и так. У нас в Японии есть такая кукла: разнимаешь ее, а внутри другая, поменьше, потом еще и еще. Всего же кукол семь, по числу наших доброжелательных богов, приносящих человеку счастье. Простые люди (а их, как и на Руси, у нас девяносто девять из ста) не понимают сути Будды и не стремятся ее понять, а чтут лишь богов счастья, и ничего плохого тут нет. Будда вбирает в себя все сущее, сиречь и малых богов. Когда двери святилища раздвигаются, видно лишь верхний покров: животастого, вечноулыбчивого бога Хотэя, покровителя доброты, сытости и удачи. Ему поклоняются больше всего, потому что обычным людям для счастья довольно, чтобы жизнь была доброй, неголодной и чтобы хоть немного везло. Хотэй высотой в два человеческих роста.

Раз в год, на Праздник Моря, Хотэя снимают и открывают следующего бога – Эбису. Он покровительствует рыбакам и потому очень чтим в нашем краю, где большинство кормятся морем. Рост бога Эбису по здешним мерам аршина в три.

В Праздник Урожая открывают Дайкоку. Это бог плодородия, помощник крестьян, которые питаются плодами земли. Их меньше, чем рыбаков, потому и бог не столь велик – пожалуй, ростом с тебя.

Еще меньше дворян. Они чтут Тамонтэна, бога воинов, и собираются на поклонение ему в Праздник Меча. Тамонтэн и сам ростом с длинный меч.

Мастера разных художеств, сочинители стихов и искусницы плотской любви приходят в Праздник Красоты, когда показывают богиню Бэнтэн, в руках у которой гусли. Она тебе по пояс.

Шестой бог Дзюродзин дает долголетие и добросклонен к старикам. До преклонных лет, как ты знаешь, доживают немногие, поэтому в Праздник Стариков посмотреть на Дзюродзина собирается мало людей. Они кланяются своему печальному богу размером с локоть и просят у него красивого, безветренного заката.

К седьмому же богу, совсем маленькому, с ладонь, в его праздник является и вовсе горстка почитателей, ибо Фукурокудзю помогает обрести мудрость, а к ней стремятся единицы.

Но и бог Фукурокудзю – не более чем скорлупа для Будды, который выше мудрости и незрим для глаз. Потому Орехового Будду, заключенного под последним покровом, не являют людям никогда. Это изображение Всеблагого, вырезанное из ореха, когда-то принадлежало самому Первоучителю Мансэю, и для нас, последователей Мансэя, на свете нет реликвии святее. Видеть и касаться ее может лишь один из монахов, брат блюститель. В назначенный срок он снимает последнюю оболочку и благоговейно совершает Обряд Помазания – смазывает Будду священным маслом, чтоб ореховая скорлупа не рассохлась… Но однажды брат блюститель исчез. Назначили нового. И тот, раскрыв бога мудрости, увидел, что Ореховый Будда тоже пропал. Не сразу, а лишь по истечении времени, мы узнали, что бедный брат Дораку (так звали блюстителя) променял святыню на мешок серебра…

Симпэй покачал головой, в тысячный раз дивясь причудам человеческих самоослеплений.

– Я же принадлежу к числу Хранителей, стражей Орехового Будды. Я должен был найти его хоть на краю света. И ныне нашел. Позволь мне еще раз посмотреть на чудо, – попросил он, потому что девочка все прикрывала святыню рукой, словно защищая ее.

– А что вы сделали с вором? – спросила она, не раскрывая ладони.

– Ничего, – пожал плечами Симпэй. – Живет где-то со своим серебром. Неважно. Это его карма, сиречь узор судьбы. Сам себе выбрал.

Тогда Ката-тян отпустила руку, и Симпэй насладился зрелищем.

Курумибуцу-сама был цел, не растрескался и не рассохся. Должно быть, юная кожа, с которой он соприкасался, давала смазку не хуже священного масла.

– Он был внутри семи богов, а что внутри у него? – спросила девочка, тоже глядя на орех.

– Пустота, что же еще?

Она расстроилась:

– Да? А я думала, что-нибудь великое.

– Нет ничего более великого, чем Пустота, – засмеялся Симпэй, – но про это мы пока говорить не будем.

Поневоле волнуясь, хоть волнение и слабость, он ждал, что она скажет.

Девочка всё смотрела на свой амулет, двигала бровями, вздыхала.

– Ты прости меня, добрый человек… Я бы отдала тебе Баюна, но не могу. Сколько я была, столько и он со мной был. Это как кусок себя отдать – да не руку иль ногу, а часть души. Душа разве делится?

– Ореховый Будда – не только часть тебя, он часть семи тысяч его последователей-монахов, которые без него сиротеют, – мягко молвил Симпэй. – А можно сказать и так, что это они – частицы Будды. Но ты права. Тебе Курумибуцу-сама принадлежит не меньше, чем другим. Ты ныне его главная хранительница.

– Как же быть? – подняла она на него свои продолговатые, почти японские глаза, и, что отрадно, не водянисто-голубые, как у многих туземных людей, а хорошего коричневого цвета.