Орден Ассасинов

Сознание - это просто устройство для выражения смысла, так же как вольтметр - это устройство для регистрирования вольт. Но у вольтметра есть стрелка, подвешенная на пружине, и если пружина становится слишком слабой, он перестает работать. У сознания также есть такой эквивалент пружины: мускулы, которые используются для концентрирования внимания. Если этим мускулам позволяют становиться слабыми и ленивыми, - потому что кажется, что здесь нет стоящего «объекта внимания», - тогда сознание будет воспринимать реальность, не регистрируя его смысла. Это проблема Ставрогина. И это не только литературная или философская проблема. Это проблема мотивации Рэймонда Морриса, и Норманна Коллинза, и Иэна Брейди.

Ближе к концу исповеди Ставрогина следует пассаж, который показывает, что Достоевский был не до конца честен. Ставрогин описывает, как он проезжал через маленький немецкий городок. После хорошей трапезы он засыпает на гостиничной кровати, и ему снится сон о «золотом веке». Кажется, он вдохновлен картиной Клода Лоррена в Дрезденской галерее под названием «Асис и Галатея»:

Это - уголок греческого архипелага; голубые ласковые волны, острова и скалы, цветущее прибрежье, волшебная панорама вдали, заходящее зовущее солнце... Тут запомнило свою колыбель европейское человечество. Здесь первые сцены из мифологии, его земной рай... Тут жили прекрасные люди! Они вставали и засыпали счастливые и невинные... Мечта, самая невероятная из всех, какие были, которой все человечество, всю свою жизнь отдавало все свои силы, для которой всем жертвовало, для которой умирали на крестах и убивались пророки...

Это видение золотого века - необходимый противовес к тем картинам спертости, грязи, переполненных многоквартирных домов, полных жалкими людьми, которые можно найти в романах Достоевского. Знаменательно, что этот сон приснился Ставрогину в маленьком немецком городке, когда он опоздал на поезд и полдня ждал следующего - время, когда он мог расслабиться, потому что ничего не надо было делать. Он замечает, что день ясный, что вокруг гостиницы расположены кусты и клумбы. Таким образом, снова мы видим, что это не просто вопрос человеческой скуки и отсутствия цели, а недостаток красоты. По-видимому, Достоевский говорит только о проблеме скуки и отсутствия смысла, ибо он наделяет Ставрогина качествами, которыми он сам никогда не обладал: богатство, красивая внешность, популярность среди женщин.

Он подразумевает, что Ставрогин пресыщен опытом, «смыслом»; человек, который устал от всего и обнаруживает, что жизнь попросту тщетна... И затем он признается, что то, чего желает Ставрогин - это проникновения в смысл. Разговор о бессмысленности жизни - это что-то вроде кислого винограда, «волшебства» Сартра.

Те же самые вещи можно найти в письмах Г. Ф. Лавкрафта; в 1924 году он писал Эдвину Баирду: «Моя повседневная жизнь является видом пренебрежительной летаргии, лишенной равным образом достоинства или безнравственности. Я не от мира сего, но, развлекаясь подчас с отвращением, наблюдаю за ним. Я не выношу род человеческий, его претенциозность и его шуршание, для меня жизнь - изящное искусство. Хотя я и уверен, что вселенная - это автоматический бессмысленный хаос, лишенный исходных ценностей или различий правильного и неправильного, я признаю, что наиболее художественным будет принять в расчет эмоциональное наследие нашей цивилизации, и последовать примерам, которые причиняют малую боль утонченной чувствительности». Это может быть почти отрывком из исповеди Ставрогина. Но в другом письме, написанном приблизительно в то же время, он говорит: «Книги - очень ничтожные вещи. Ни ты, ни я, несмотря на всех классиков, прочитанных нами, не имеем даже сотой доли радости Греции и Рима, которая приходит к миллионеру. Его машина и яхта позволяют ему бесконечно долго задерживаться под средиземноморскими небесами и впитывать всеми пятью чувствами торжество, которое мы никогда, вероятно, не узнаем, кроме как через плотный фильтр визуального воображения».