Орден Ассасинов

И снова заметим, что здесь нет никакого садизма в том смысле, который вкладывает в это слово Краффт-Эбинг. Все злодеяния, описываемые Эвертцем, кажутся совершенными с явным равнодушием, словно пришлось всего лишь зарезать овцу. Для диктаторов, которые управляли режимом подобного типа, мотивом служил не садизм; их мотивом была неистовая воля к власти. То удовольствие, которое привлекало их, например поджигать кубинских заключенных, кажется больше всплеском наслаждения яростью, чем неким «эротическим нервом». И это, возможно, еще требует доказательств, что восстание было спровоцировано вторжением на их территорию...

Даже работы де Сада - довольно неожиданно - подтверждают тот вывод, что садизм - не сексуален в своей основе. В конце концов, если садизм означает некий вид невротического удовольствия в причинении боли, - обычно связанной с мазохизмом и отвращением к самому себе, - тогда этого тем более нет в его книгах. Садисты де Сада - аристократические джентльмены, которые чувствуют, что убийство или причинение боли - не прерогатива аристократов, что звучит во многом, как позиция Трухильо. Их жестокость проистекает от извращения, мистической идеи о том, что они - боги, или должны ими быть. Антигерои де Сада заявляют, что они атеисты; но, на самом деле, они не любят Бога, потому что испытывают что-то вроде ревности. Большинство читателей упускают часть его трудов, которую он сам считает наиболее важной: длинные рассуждения о полной мужской свободе. Он воспринимал себя как байроническую фигуру, грозящую кулаком небу. «Никакой голос не спасет, поскольку страдания могут привести вас к счастью», - заявил он в предисловии к «Философии в Будуаре». Его идеал - разновидность восторженного Дионисийского пьянства «Отпустите себя, Евгения, - сказал Долманс неопытной девушке, которая была близка к тому, чтобы ее посвятили в прелести секса. - Оставьте все свои мысли об удовольствии, пусть это будет единственным предметом, единственным божеством вашего существования; именно этому божеству девушка должна принести в жертву все, и на ее взгляд ничто не должно быть столь святым, как наслаждение». Кажется странным, что де Сад - который не испытывал недостатка в интеллекте - не смог увидеть в своей философии логического противоречия: острейшие удовольствия связаны с высокой степенью самодисциплины, и именно вследствие этого его распутники являются предметом закона уменьшающихся доходов. Де Сад обходится с сексом, как если бы он был неким запретным нектаром или амброзией, трапезой богов, которую должны разрешить разделить людям. Если джин запрещен религией, кто-то чувствует, что он может написать об этом в той же восторженной манере. Но секс, как и джин, зависит от структуры сознания того, кто его потребляет; это может быть снадобье Диониса или противное на вкус лекарство, все зависит от того, чувствуешь ты себя счастливым или пребываешь в унынии. Де Сад, кажется, не подозревал об элементе относительности в сексе. Он, должно быть, возненавидел бы строки Дилана Томаса:

- Наконец, душа из своей грязной мышиной норы выкинута с надутыми губами, когда безвольное время настало.

Поскольку де Сад был, по сути своей, мечтателем, который чувствовал, что женская вагина является храмом наслаждения, запретной поляной. Он не был сластолюбцем в обычном смысле этого слова, не был порнографом, а был бунтарем в мильтоновском смысле, для которого «запрещенные удовольствия» являются символом свободы. Он писал своей жене: «Ты сочтешь ошибочным этот способ мышления, и вместе с тем он является моим единственным утешением в жизни; это облегчает все мои страдания в тюрьме; это составляет все мои удовольствия во внешнем мире, для меня это дороже, чем сама жизнь». Его унижали и обходились с ним как с безумцем, но он сохранил чувство собственного достоинства, доставляя себе удовольствие в мечтах, в которых он был неким дьявольским Робин Гудом. Символично, что двумя его величайшими поклонниками в викторианскую эпоху были Суинберн и сэр Ричард Бертон - оба они испытывали отчаянную нетерпимость к малодушному, лишенному воображения обществу Англии.

Я не доказываю, что у де Сада не было сексуального садизма; в конце концов, он был первым, кого арестовали за порку проституток. Но фантазии его романов показывают, что он был менее заинтересован в удовольствии, чем во власти.