Орда II

Был тот Морша во всём усреднённым каким-то, серостью неказистою. Роста среднего и сложен так себе ниже среднего. С виду не красавец писаный, но и уродом назвать язык не поворачивался, зато в душе, говно полное. По натуре мерзкий, наглый да сволочной до безобразия. Со сверстниками да младшими, заносчивый, в разговорах нахрапистый, но таким он был лишь при Шушпане, в его компании, да и то пока из взрослых никто не видит его поведения.

В проделках, как правило, на пару бедокурили, но благодаря своей склизкой натуре изворотливой Морша всегда ускользал в самый последний момент безобразия и всегда становился вроде бы как не при делах пакостных. Даже когда разбор селяне устраивали, он в раз делался «собакой побитою» эдакой «овцой целомудренной» да самым безобидным созданием. И всегда оказывалось, что он ни в чём не виноват и чист как слеза невинная. Он ничего не делал предосудительного, да и вообще просто мимо ходил никого не трогая. Наоборот, Шушпана за руки удерживал, наставлял словом праведным на путь истинный да коли б ни он, так вообще не понятно, чтобы было бы.

По правде сказать, в последней выходке, переполнившей чашу терпения, Морша действительно участия не принимал, где-то прятался. Так получилось, что Шушпан в одиночку бегал разбираться с обидчиком, хотя тут тоже как посмотреть да под каким углом зрения. Ведь обидную весть Шушпану именно он принёс да так разукрасил в словах обидчика, что тот спьяну будто озверел, а ведь сам за ним, гнида, не побежал, спрятался. Видно, задницей почуяв неладное, тем не менее, народ и его потребовал отправить на перевоспитание. И так как он тоже в семье в средних хаживал и также своему отцу надоел до горькой редьки сводящей челюсти, то невелика была потеря для родителя. Вот и отправили с Шушпаном за компанию.

Третьим в касаки отправился белобрысый пацан. Молодой совсем, коему по годам вроде как, и рановато ещё было в касаки хаживать. Кликали его Кулик. Добрый малый был. Он ни с Моршей, ни с Шушпаном не знался никоим образом. Был он вдовий сын, но, как и те двое, тоже средним хаживал. Рос при дворе да при хозяйстве большом со своими братьями да сёстрами.

Отец их где-то в походах пропал. Ушёл касачить да уж пять лет почитай от него ни слуху, ни духу не было, а как прошлой осенью вестник из орды весть принёс о его погибели где-то в дальних краях, Кулику даже по рассказам неведомых, так пацан и засобирался по следам отца отправиться.

Мать поначалу ревела, билась в истерике, мол никуда не отпущу кровиночку. Братья-сёстры отговаривали, мол зелен ещё, подрасти чуток, но он упёрся на своём никого не слушая. Смирилась семья стали собирать в путь дорогу дальнюю, а тут и эту парочку попёрли в том же направлении, только он с ними не пошёл, зная их натуру гнилостную.

Кулик делу воинскому обучен не был. Учить было не кому. Что отец в детстве показал, то и помнил, как помнилось. Конём, правда, правил умело со сноровкой бывалого. С жеребёнка под себя коня воспитывал и, по сути дела, это был у него единственный друг, а вот из людей друзей не было.

Много чего по хозяйству умел, руки на месте пристроены да головой не обижен, смекалист был. С топором управлялся так, будто родился с ним да всю жизнь прожил, не выпуская из рук ни на мгновение. Плечист, силён руками, правда дракам не обученный, да и при крепости тела в целом не сильно ростом удался по возрасту.

Четвёртым, кто из селения отправился в орду касакскую, был некий Кайсай, что для селян вообще был лошадкой тёмною. Поехал он даже не из поселения как остальные три, а жил за рекой с дедом-бобылём на заимке ими же выстроенной. Под большаком поселения эта странная парочка не хаживали, да и сам большак толи что-то знал про деда того, толи просто побаивался, но к нему на заимку никогда не совался без надобности.

А дед тот явно был не из простых селян. С одного вида узнавался в нём старый воин опытный. Лицо в страшных шрамах явно ни кухонным ножом сделанных. В тех же шрамах руки, сколь из-под одежды выглядывали, да наверняка и тело всё ими было исписано только голым старика никто не видывал.

Ходил странно, крадучись, будто стелясь по земле лёгкой поступью да совершенно бесшумно хоть по лесу с буреломом, хоть по траве степной в пояс выросшую. Даже под старость лет бороды с усами не носил, от чего всех корёжило, а белый волос седой заплетал в косу толстенную, коей любая девка позавидует, да и пацанёнка к тому приучил. Того тоже без косы ни разу не видывали.

А Кайсай, пацанёнок его, вовсе и не его был, как люди сказывали. С первого взгляда можно было сказать не задумываясь, ибо был он рыжим, с вьющимся волосом, с лицом узким и сам весь худой, но в плечах широк.

Бабы разное про них судачили. Кто-то баил, мол жена гулящая от чужого принесла поскрёбыша, так он её за то прибил смертью лютою, а дитё пожалел да взялся воспитывать. Другие поговаривали, будто он вообще чужой. Мол, подобрал он мальца в землях дальних, да рука на дитя не поднялась прибить, чтоб ни мучился. Взял для торга, а по пути привязался к рыжему, да и оставил при себе старость коротать недолгую.