Орбитал

   …Странно, но в этот день его не мучило тревожное предчувствие. Все было, как обычно. Рассасывающийся похмельный вечер, хохот и брань в дальнем углу зала. Рауль блаженно тянул пиво и лениво перебрасывался фразами с Дюком, американцем, одним из праздно болтающихся в порту "gringo". Дюку принадлежала небольшая "hacienda" неподалеку от города, в которой заправляла его жена из местных, дородная женщина с презрительными складками вокруг всегда сжатого, бульдожьего рта. А сам Дюк являлся обладателем настолько испитой физиономии, что морщины на ней уже уподобились годовым кольцам древесного среза. Рауль вяло поддерживал беседу, в подробностях вспоминая свой вчерашний разговор с этим сумасшедшим русским, Николаем. Тот накануне, словно призрак, возник из глубины бара и, не спрашивая разрешения, плюхнулся на стул напротив. Глаза его были мутны, словно забродивший ананасовый сок. Они лихорадочно перебегали с места на место, будто боялись остановиться. На залысинах выступили крупные градины пота. Русский уже успел нагрузиться, и теперь пребывал в деятельно-творческом возбуждении. Интересно, сколько он украл там, в далекой холодной России? Но видимо, украл немного, поскольку вынужден был подрабатывать гидом для туристов в принимающей конторе своего же соотечественника. Он приехал в страну пляжей за вдохновением и творческими идеями. А так же, делая большие и страшные глаза, говорил он по секрету всем желающим – потому что скрывался от властей. Он пил неразбавленный ром, изрекал странные мысли, и на работе его терпели исключительно из жалости.

– Скажи мне, друг… – русский сделал паузу, опрокинул в себя "дабл-дабл", весь перекорежился, бешено повращал глазами и продолжил. – Как ты полагаешь, почему жители мегаполисов, все как один мечтают жить у теплого моря? А те, кому посчастливилось родиться на побережье, в этом благословенном краю, готовы продать половину своих органов, чтобы наоборот слинять отсюда в промышленный сити?

– Не знаю, – усмехнулся Рауль. – Лучше ты мне скажи – почему?

– Жители больших городов несчастны от того, что вся их жизнь проходит в бесконечной суете. Они даже вздохнуть лишний раз боятся – один вдох, и год прошел. И так до самой смерти. Эти бедолаги представляют здешнее бытие, как бесконечную череду пляжных вечеринок под тентами. А люди маленьких селений кокосово-банановой страны думают – какой кошмар, что вокруг ничего не происходит. Каждое сегодня похоже на вчера, как вот эта пустая рюмка похожа на ту рюмку, что я оставил у бильярда. Все местные страшатся, что жизнь яркая и удивительная где-то там, в чаду выхлопных газов, а они тут застряли, словно муха в паутине, и нет от этого никакого спасения. Понимаешь меня, ты, громила?

– Я понимаю тебя, Николай.

– Вот я и говорю – жизнь уходит, и там, и здесь. И никогда человека не удовлетворяет ее течение. Бунт Индивидуальности против Порядка. Comprende?

– Все ясно, приятель.

   Николай рывком наклонился над столом, едва не сбив лбом пивную кружку. Он пошарил по карманам нетвердой рукой и достал дешевую авторучку. Вытащил из пластикового держателя бумажную салфетку и прочертил по ней линию. Салфетка разорвалась посередине. Николай пробурчал ругательство на своем языке, достал другую и старательно нарисовал на ней прямую во всю ширину. Взглянул исподлобья:

– Что ты здесь видишь?

– Ты нарисовал черту на салфетке.

– А если приглядеться? Если наклониться поближе?

   Рауль терпеливо пододвинул свое лицо так, что едва не коснулся зубочисткой бумаги.

– Все равно я вижу линию.