Опыт борьбы с удушьем

История о том, как Сева играл

Я играл в двух компаниях – у Шурика и у Жоры. Серьезно я начал играть в карты в шестьдесят первом году, на первом курсе, когда познакомился с Гришей Кройтером. Гришка проучился год в университете, но потом поступил в Литературный институт. Кройтер писал неплохие стихи, мне они нравились. Нас с ним сразу объединила любовь к преферансу. Гришка, фантастически скупой человек, никогда не играл ради удовольствия, только ради денег. Он всегда искал новых людей, с которых он может получать деньги. Вокруг все играли слабее его, а он играл хорошо. И всегда звал меня, потому что приятно, когда сильный партнер рядом. Это не мешает выигрывать, наоборот, помогает. Когда вчетвером играешь, и трое не умеют играть, а ты один умеешь, это, во-первых, скучно до безумия, но еще и не факт, что ты выиграешь. А вот когда есть двое умеющих на двоих не умеющих, то здесь сто процентов, что оба выиграют. Мы с ним часто выигрывали, но на пару я с ним никогда не играл – это уже чистое жульничество.

Именно Гришка познакомил меня с Жорой. Жора знал огромное количество людей. Мы начали играть уже у него. Кроме меня и Кройтера хорошо играл там только один человек – первая скрипка светлановского оркестра. Я туда приходил к двенадцати дня и оставался до двенадцати ночи, а иногда до утра. Это азарт.

Потом Слон познакомил меня с Шуриком. В тот же самый день, что я первый раз обедал со Слоном в «Арагви», он потащил меня знакомиться с Шуриком. Жил он в огромной восьмикомнатной квартире в старом доходном доме на Сретенке. Вначале их семье принадлежало две комнаты из восьми в общей квартире, но постепенно все соседи выехали, – по какой причине, я не знал. Главное, что их не было, а Шурик с семьей жил в восьмикомнатной квартире. Ведь это Советский Союз – все вокруг колхозное, все вокруг мое.

Шурик с женой и ребенком занимал две комнаты, его мать Зинаида Петровна, маникюрша, еще комнату, ее сожитель Самвел, армянин из Баку, сто лет назад приехавший в Москву, еще одну. Зинаида фарцевала: бриллиантами, украшениями, духами, шмотками, и Самвел ей в этом помогал. Хоть они и сожительствовали, но деньги не делили. По этому поводу они часто ссорились – у кого какая доля, кому сколько положено и кто кому сколько должен. Шурик со своей матерью тоже вместе фарцевал и тоже ругался с ней из-за денег. Когда бы я ни пришел к Шурику, всегда заставал скандалы по поводу денег. Но денег там было много. Мозгом семейного бизнеса была Зинаида, а ее комната служила штабом всего предприятия. Она минимально занималась маникюром, к ней приходило не больше трех клиенток в неделю, а все остальное время к ней беспрерывно бегали люди, приносили товар и покупали. Отрезы, дубленки, костюмы, картины, иконы, камни – все, что только можно купить и продать. И, конечно, продукты: осетрина, белуга, севрюга, икра, ветчины, буженины. Шурик специализировался как раз на продуктах. К нему приходили директора крупных московских гастрономов – Смоленского, гастронома на Никитской, гастронома на Дзержинке, и директор Елисеевского Соколов, которого потом расстреляли. От них Шурик имел заказы, которые перепродавал через мать и ее клиентов. Все эти директора и другие люди приходили сюда играть в карты – Шурик держал катран. Катран функционировал двадцать четыре часа в сутки – день и ночь играли в карты. Преферанс был далеко не единственной игрой, в которую играли. Играли во все. Одна игра перетекала в другую. В день приходило по двадцать-тридцать человек, одни уходили, другие их сменяли. Многих я знал только в лицо, а не по имени. С улицы просто так никого не пускали. По предварительному согласованию с Шуриком кто-то из «членов клуба» приводил своих знакомых. Блядей не было, только мужики, только игра в карты.

Три комнаты были отданы под катран. Стояли столы, ломберные столики, стулья, кресла, кожаные диваны – все подготовлено под игру, чтобы прожигать жизнь. За каждым столом играли в свою игру. Одна компания перетекала в другую, люди переходили от стола к столу. Я приходил, переходил из комнаты в комнату и выбирал, в какой компании я сегодня буду играть – два часа за одним столом, двенадцать часов за другим. Играли в очко, фрап, буру, штос, три листика, деберц и преферанс. Помимо преферанса, я любил штос. Штос – игра еще пушкинских времен. Тогда ведь играли в две игры, в преферанс они тоже играли, но главной игрой был штос. Тупейшая игра, но азартная, особенно если играть на большие деньги. Правила просты: из колоды вынимается карта, одна твоя, другая моя. Чья старше, тот выиграл – вот и вся любовь.

Сожитель Самвел держал постоянно действующий фуршет в соседней, специально для этого предназначенной комнате. Настоящий хороший стол, все продукты с рынка и из подвалов лучших московских магазинов. Горячего он не держал, только холодные закуски: икру, севрюгу, белугу, крабы, сыры, буженину и, конечно, выпивку. Выпивка была любая, такого набора ни в одном московском ресторане не предлагали. Но игроки пили понемногу, потому что все приходили играть в карты, а для этого голова должна быть ясная. Тут каждый понимал, что играть в пьяном виде – просто отдавать свои деньги, а все ведь выиграть хотели. Фуршет был платный, ровно в десять раз дороже, чем эти продукты официально стоили, но люди все равно пользовались. Когда большие деньги на кону разыгрываются, то не имеет никакого значения, сколько при этом с выигрыша или проигрыша платится за еду.

Публика была в основном деляги, цеховики, все те же директора гастрономов и даже один вор. Он был симпатичный парень, Дима из Карлсруэ. Очень неплохо играл в преферанс, один из лучших игроков. Не интеллектуал, ничего не читал, но соображал быстро и прекрасно разбирался в людях. Он сел года на три за бандитизм. Когда он вернулся – никто не знал, чем он занимается, – то в ответ на вопросы, где он пропадал, Дима сказал, что был в Карлсруэ по делам. Так за ним и укрепилось это имя. На самом деле был он в зоне. С подельником они надевали милицейскую форму и шли по цеховикам с обысками. Те не жаловались, разумеется, потому что деньги сами зарабатывали незаконно. Но Диму взяли в конечном итоге.

Я играл в преферанс всегда только в двух вариантах – или зарабатывал деньги, или просто развлекался. Это зависит от того коэффициента, по которому играешь. Если коэффициент маленький, то деньги заработать нельзя. Если же коэффициент большой, тогда есть смысл играть по-настоящему, для того чтобы заработать. У Шурика по очень серьезному коэффициенту шла игра. Сам Шурик хорошо играл, очень хорошо. У нас с ним шел постоянный спор, кто из нас играет сильнее, каждый считал, конечно, что он сам. Я уходил к Шурику на сутки – невозможно было выбраться оттуда, одна игра, другая, третья, в перерыве я выпиваю с кем-то, там можно было обсудить рабочие дела. В общем, настоящий закрытый клуб. Все то же и в пушкинское время происходило. Социальная жизнь за окном не имеет никакого значения, помещиков сменили большевики, капитализм сменился социализмом, а люди как играли, так и играют. Всегда.

Милиция в катран к Шурику никогда не заходила. Я убежден, что осведомителем, стукачкой была Зинаида Петровна, которая еженедельно сдавала отчеты. Никаких доказательств у меня нет, даже намеков, но так я думаю из общих соображений. Зная устройство совка, я понимаю, что иначе быть не могло.

У Жоры было весело. Сплетни, анекдоты, жизнь богемы – интересно. Его друзья: композиторы-песенники, эстрадные авторы, артисты, музыканты умели и любили шутить, многое знали, многое видели. С интеллектуальной точки зрения эту компанию было не сравнить с людьми, собиравшимися в катране. Хотя вся эта так называемая творческая интеллигенция была на самом деле сборищем конформистов, проститутками, продававшимися советской власти. Мне это было противно, потому что я сам совсем не такой, но любопытно. Я вообще люблю познавать жизнь, а как можно познавать жизнь, если не через людей?

Игра у Жоры шла на совершеннейшие копейки, ничего нельзя было существенного ни выиграть, ни проиграть. Если с Шуриком мы играли по пять рублей, то у Жоры играли по десять копеек. Разница в пятьсот раз. И уровень игры тоже соответствовал, в Жориной компании в игре никто ничего не понимал. Я туда ходил, просто чтобы приятно провести время. И у Жоры я скорее проигрывал, потому что смешной коэффициент – пять рублей выиграл, пять проиграл, какая разница. Но я развлекался, получал удовольствие. Через Жору и его связи я всюду ходил – в любой театр на премьеры, за кулисы, на концерты, на показы в Дом кино.

Я думал, что он меня любит, но выяснилось, что он всю жизнь мне завидовал и сделал все, чтобы разрушить мою семью. Главная мразь, создавшая всю эту ситуацию, и осознанно, – это Жора. Когда мы познакомились, Лера меня знала как Володю и имела представление обо мне приблизительно такое же, как я о жизни на обратной стороне Луны. Все, что она обо мне якобы знала, на самом деле не имело ко мне никакого отношения, все это были сказки, которые я рассказывал. Володя, этого ей было достаточно. Я имел глупость привести ее к Жоре один раз. Просто выпить, пришли и ушли. Но Лера каким-то образом, за моей спиной – может, пока я был в туалете, – умудрилась взять у Жоры его телефон. Жора, он, конечно, артист, всю жизнь провел на эстраде, поэтому все случайные ошибки на самом деле были не ошибками, а вполне осознанной игрой. За те полчаса, что мы у него были, он меня раз десять назвал по имени. Лера делала вид, что не понимает, не обращает на это внимания. Но выяснилось, что она сразу обо всем догадалась. После этого она узнала у Жоры телефон моей матери, до того момента у нее не было никаких моих телефонов, только я ей звонил. Лера в свои двадцать три года вроде бы ребенок, и при этом очень способный человек, не двухмерный человек, это тоже была моя ошибка – я ее воспринимал как двухмерную. Она все запомнила, все намеки, все случайные имена из тех сказок, что я ей рассказывал, и сумела все сложить правильно один к одному. Из моего вранья она интуитивно вычленила крупицы правды о моей жизни, и у нее сложилась вполне адекватная картина. Это напоминало беседу следователя с глупым подследственным, который считает, что он намного умнее следователя. Следователь из себя строит дурачка, а на самом деле все запоминает и соединяет: имена, фамилии, даты. Она позвонила матери и сказала, что она Лейла из Ташкента, приехала сейчас в Москву и хочет меня увидеть, а телефон этот я сам ей дал. Мама слышала от меня про Лейлу, знает, что у меня действительно в Ташкенте есть такая знакомая, и дает мой домашний телефон. Эта мразь звонит домой – к телефону подошла Елизавета Львовна. Та просит меня к телефону: не Володю, разумеется, а Савелия. «Сева, тебя какая-то женщина». Я понимаю, что если звонит женщина по этому телефону, то значит, по работе, кто это еще может быть, кто может знать мой домашний телефон? Ни один человек в мире его не мог знать. Подхожу – Лера смеется: «Если через полчаса не будешь на Земляном Валу, то сейчас с тещей поговорю». Я ее даже послать не могу. Рядом стоит Елизавета Львовна, прислушивается. Я что-то мекаю, что сказать – не знаю.

– Можешь меня Лейла называть, – умная, все понимает.

– Да, Лейла, сейчас приду. Как хорошо, что ты прилетела.

А что мне делать? Она встречу назначила на Земляном Валу, то есть рядом с домом. Она приблизительно высчитала, где я живу. Потому что, когда я с ней возвращался на такси домой – ей дальше, на Шоссе Энтузиастов, – я делал так, чтобы проехать мимо дома, но рядом с подъездом никогда не останавливался. Я не говорил, что я здесь живу, врал, что я здесь в карты играю, но она догадалась. Выяснилось потом, что она и подъезд знала, потому что следила за мной… При встрече чуть не убил ее. Она посчитала, что я миллионер на уровне Ротшильда, и она, в свои двадцать три, должна выйти за меня замуж. А то, что я женат, что у меня семья, и вообще, что она для меня никто, – это ее не интересовало. И она стала меня шантажировать.