Опыт борьбы с удушьем

Женя поднесла руки к голове и схватилась за волосы. Она услышала громкий, жуткий, длинный вопль на одной ноте, который внезапно оборвался и растворился в душной, заполненной людьми комнате. В полной тишине раздался еще один крик, Женя оглянулась вокруг, чтобы увидеть, кто кричит. «Может быть, это мама», – пронеслось у нее в голове, но мама стояла со сжатым ртом и смотрела на нее. Все присутствующие в комнате смотрели на нее. Женя поняла, что кричит она сама.

– Возьмите себя в руки, – сказал человек в белом халате и тряхнул ее за плечо.

Она клацнула зубами и замолчала.

Люди вокруг кровати расступились, и Женя увидела, что врач нагнулся к папиному лицу.

– Не трогайте! – закричала она и рванулась вперед, отталкивая его.

– Надо глаза закрыть, – тихо сказал врач.

– Я знаю, я сама.

Папа лежал мертвый, спокойный, умиротворенный. Женю вдруг поразило, какие у него яркие зеленые глаза. «Почему я раньше не видела, что он такой красивый?» – подумала она. За окном шел снег, гудели машины, в коридоре раздался звук разбитого стекла, и кто-то чертыхнулся. Женя протянула руку и закрыла папе веки. За ее спиной Елизавета Львовна с глухим стоном рухнула на пол.

4

Дни, последовавшие за папиной смертью, Женя провела как в тумане. Она знала, что куда-то ходила, что-то организовывала, о чем-то договаривалась, но четкого представления о происходящем у нее не осталось. Когда она потом пыталась восстановить последовательность событий, лишь отдельные моменты всплывали в памяти. Вот она идет по длинному, как туннель, коридору, сопровождая папино тело в морг. Два санитара везут его впереди на каталке.

– Не надо, не стоит. Это будет вам тяжело, – пытались ее отговорить.

– Я провожу. Не волнуйтесь за меня, я уже овладела собой, больше истерик не будет. Я просто дойду с ним до конца.

– Ну, вы понимаете, это же морг.

– Я работаю в институте сердечно-сосудистой хирургии, я бывала в морге.

Коридор кажется бесконечным, они все идут и идут. Морг находится в подвальном помещении, и в коридоре очень холодно, санитары впереди тихо переговариваются между собой, изо рта у них вырывается пар. Наконец они уперлись в большую, до потолка, дверь. Позвонили в звонок. Двери открылись и приняли в себя папино тело.

После похорон Женя слегла. Лежала в кровати, ни с кем не разговаривала. Люди приходили, приносили еду, сидели, тихо переговаривались. Она молчала. Через семь дней мама вышла на работу, это было ее спасение. А Женя все лежала, отвернувшись к стене. Елизавета Львовна и Таня начали беспокоиться, силой пытались ее поднять, отвести на кухню, уговорить поесть. Тут-то и обнаружилось, что от стресса у Жени начался шейный миозит – ее перекосило на одну сторону, одно плечо выше, другое ниже, голову повернуть невозможно, и, главное, она не может глотать.

– Да что же это такое? Ты так с голоду умрешь. Надо что-то делать, как-то лечиться, – Елизавета Львовна смотрела на дочь почти с мольбой. – Ну, скажи же что-нибудь, ты всю шиву молчала.

– Так, как мы все поступили, – это непростительно. Когда человек с диабетом, с перенесенными двумя инфарктами и с сердечной недостаточностью попал в больницу, мы должны были все бросить работу и оставаться там с ним постоянно, двадцать четыре часа в сутки. Мы должны были быть рядом с ним. Я вижу такое у себя в институте. Не в палате, не рядом с кроватью – все время находиться внутри им не разрешают, – но они живут в коридоре, не уходят.

– Но они же приезжие, им некуда идти, вот они и живут в коридоре. Какой смысл сидеть в коридоре, когда все равно в палату к нему не пускают?

Женя, не отвечая, ушла в комнату и легла.

Через несколько дней, когда она лежала в полусне, кто-то тронул ее за плечо. Она с трудом повернулась и увидела Севу, с бородой, загоревшего до черноты, в темных очках.

Выяснилось, что мать Пастухова сообщила в Министерство науки о смерти Семена Григорьевича, и во время очередного сеанса связи с экспедицией Мише передали, что у Савелия скончался тесть.

– До конца экспедиции уже осталось немного, Миша меня отпустил. Я бы по-любому ушел. Я взял лыжи, дошел до перевала и спустился в долину, там село Маруха. Ну, оттуда уже на перекладных добрался до Ставрополя и сел на поезд, идиот. Тридцать восемь часов в дороге. На автобусе было бы быстрее, только двадцать два часа. Ладно, это все ерунда. Ты как, Женек?

Женя смотрела на него, как будто не узнавая. Она потянулась снять с него очки, но Сева отстранил голову.

– Снежная слепота в горах началась. Должен все время быть в очках, а то совсем ослепну. Да мы все не о том говорим. Женька, ну что ты? Что ты молчишь?