Определение берега

Не верь летописцу:
солгал монах.
Не той доской
обращен монарх.
Вовсе не адовым гореньем — жженьем
пугал его византийский сексот,
ведь понимал, что князь — многоженец,
в его гареме —
семьсот,
а кто любит плоть,
тот и духом крепок,
не убоится картин свирепых.
Учел византиец промашки своих конкурентов:
Муслим обещал загробную ренту
за воздержание —
райских пери.
Сытому мясом — обещать репу!
Лишней женщиной не склонить к вере
такого парня.
Еще нелепей
манить его идолом,
танцующим на младенце,
ибо
напомнилось прошлое,
от которого никуда не деться —
топча потомства князей-соперников,
Владимир Гулящий стал
Владимиром Первым.
Не хватало, чтобы в Киеве
в каждом углу
торчало по бронзовому топтуну-кумиру.
Владимир Жестокий был не глуп,
чтоб допустить такую сатиру.
Но все же реликвия —
формула всякой религии,
какой же старинной вещью
стронуть Владимира Вещего?
Чем тускнее от времени краски,
тем прекрасней они для рассудка,
мутнеют от лет очи,
и удлиняются ночи в сутках,
а ночи у стариков очень чуткие —
то печень шалит,
то почки,
а в промежутках
память являет время,
когда был молод,—
не лежало на веждах власти бремя,
члены не сковывал годов холод.
Не веришь? — завидев ее, пылал до озноба,
она неприступной была (не веришь?),
дева — зазноба.
Потом, как потоп,
толпы тел
прокатились волнами огня
по его постели.
Как тени по стенам,
но те ли?
Владимир Седой холодел
в неверье.
Не огня бояться адового,
холода страшиться надо нам,
невежды.
Чем всегда занималось искусство?
Являло нам форму тайного чувства.
Искусство — это способ выражения
отчаянной надежды
Возрождения.
Не судом стращай,
но стыдом обращай,
возвышая, прощай,
унижая, прельщай.
…В нездешние одежды
закутана она,
последняя надежда,
вселикая жена.
Святая Мария!
Седая Мария!
Жар до озноба
(не малярия!)
Дразнит, манит,
глядит с холста
бесстрастная,
глазастая
красота.
Валишься в ноги мечте,
постылый,
кусаешь в бессилии руки,
не стыдно.
«Она способна зачать от духа,
эта древняя девочка, '
эта старуха».
Дева Мария!
Последняя жена,
крест —
на гареме:
мера нужна.
Знак отрицания — символ меры,
с него начинают
революционеры.
Перечеркнуть вгорячах
с плеча
обычаи «бити», «лгати», «красти».
Крест — это огненная печать,
клеймо на крупе блуда
и на челе власти.
Если ты унижал детей,
подлой силой спрягал людей,
если сам уверился в том —
осени и себя
крестом.
Крест на грудь свою положить,
значит
жизни себя лишить.
Страшный суд —
он в тебе самом,
ежли честен ты
и с умом.
Страшный суд — не огонь,
не дым,
суть страшна—
поседенье ликом.
Был гулящим, жестоким, седым,
все отринул и стал
Великим.
Так Владимир сказал: «Прости…»
Лоб и сердце перекрестил.
Не забылся суровый жест,
подражатели были,
есть;
знак оделся в чугун и жесть,
позолотой покрылся крест,
и, увлекшись трудом позлащенья,
позабыли креста значенье.
Крест над храмом
и над горою,
крест — наградой
на груди героя,
на невинность, на совесть,
честь,
на само отрицанье —
крест.
Зло выходит из-под креста,
как убийца из-под куста,
покрывая себя знаменьем
непонятного назначенья.