Опойца и сушь

Истимир вскочил как ужаленный. Угодил левой ногой в воду, взбаламутив ряску.

– Т-ты… П-почему т-ты…

– Я вот тут послушал вас, парни, и могу сказать, что кое-кто из вас умрет. – Кашляющий голос покойника звучал почти дружелюбно.

– Сгинь! – Лесьяр оглянулся, ища хоть что-нибудь, что могло сгодиться в качестве оружия. Как назло, дурацкие лопаты валялись позади покойника.

Истимир, чье сердце сейчас не отличалось от порванного кузнечного меха, неожиданно заинтересовался речами мертвеца.

– Кто? Кто из нас умрет?

– Не спрашивай у него ничего! – Бондарь против воли взвизгнул. – Вот почему Третьяк сказал, чтобы мы ему кляп в глотку вбили!

Сморщенная плоть на лице сборщика подати пошла волнами, обнаружив оскал. О да, ему нравился практичный подход, который явил косец. Все ставки на него, господа.

– Кто умрет – решать тебе, Истимир. – Ухмылка опойцы стала шире. Уголки губ надорвались, брызнув мутными капельками.

Лесьяра объял суеверный ужас. Казалось, он очутился в эпицентре кошмарного сновидения, в котором приятель и покойник готовились разменять его жизнь на… Разменять на что? Страх бил в огромный черный колокол.

– Не слушай его! Третьяк же предупреждал! Ты слышишь?!

Но Истимир весь обратился в слух. Он уже раскусил приятеля, и вкус гнильцы оставил лишь горечь. Возможно, речи с того света чего-то стоили.

– Почему мне решать?

– Потому что, как я и сказал, он – брешет. – Сборщик подати кивнул в сторону опешившего бондаря.

Истимир обхватил нательный крестик двумя руками, гладя и натирая его. Серпентин4 ощущался бездушным камешком, вытряхнутым Богом из своей обувки. В голове мотались обрывки молитв. Но мысли всё равно то и дело возвращались к пляске тел, в которой со сладкой истомой тонули Любомила и Лесьяр. Дружок, выходит, хаживал к его жене, пока он справно тянул лямку косца. Вот почему бондарь частенько запаздывал с заказами.

– Теперь ты понимаешь. – Покойник хохотнул, подавившись землей. – Он брал, берет и будет брать твою «суженую».

Лесьяр ощутил, как его пронзает гневный взгляд приятеля. При виде взбешенного косца в животе бондаря что-то оборвалось, словно в пасть бездонного колодца полетело ведро.

– Истимир, погоди, между нами ничего не было!

Покойник обратил взор слепых глаз на косца:

– Мы убьем его. Вместе. Но за то вернешь меня обратно. Видишь ли, мне нравится возвращаться.

Последняя странная фраза пролилась над душами молодых людей черным светом.

Вердикт был озвучен: одному – убить, другому – быть убитым.

Лесьяр замахал руками, пытаясь воззвать к рассудку приятеля:

– Нас дурачат! Нечистый хочет крови! Чертов Третьяк специально сюда нас отправил! – Его голос опять сорвался на визг, и он сам себе напомнил дворнягу, которой двинули ногой в тощий живот.

Покойник закивал, словно подтверждая всё то, что мгновение назад выпалил бондарь. И про обман, и про козни, и про умысел старосты. Он с цинизмом осклабился.

– А ты спроси. Спроси, откуда на его ножки нашлись такие ладные сапожки.

Истимир ровным голосом, лишенным каких-либо эмоций, поинтересовался:

– Откуда у тебя сапоги, Лесьяр?

– Нет, – прошептал тот. – Он тебя дурачит, неужели ты не понимаешь?

– Откуда?!

Внезапно Истимир прозрел: сапоги бондарю подарила Любомила – за то, что тот наполнил ее живот жизнью. Взревев, косец бросился на побледневшего Лесьяра. Два тела грохнулись в болотную жижу. Большие пальцы нащупали глазные яблоки. Рот жертвы открылся для вопля, но крик приглушила болотная вода.

Истимир зарычал, с наслаждением ощущая, как его пальцы погружаются всё глубже и глубже, пока им не стало влажно и горячо. Бившееся тело бондаря выгнулось и затихло. Вне себя от злости Истимир ударил мертвого приятеля по лицу, подняв тучу зеленых брызг. Затем вцепился в его ноги и стащил треклятые сапоги.

– Гнилая ты паскуда, они – мои!

Обновка, снятая с убитого, отлетела к коряге. Плечи Истимира дрожали. Послышались шаги, и рядом присел покойник. Косец перевел на него плывущий взгляд. Казалось, мертвый сборщик податей изучает Лесьяра. Выглядело это жутко: словно сквозь землю, запорошившую глазницы, таращилась тьма. До Истимира вдруг дошло: сборщик податей тоже лишился глаз перед смертью.

– Ну, давай, пихнем его, – прошептал покойник. Его лицо опять изломала кривая улыбка. – Они так красиво плавают. Мы все красивы, когда плывем, и плывем, и плывем.

Человеческие руки и длани мертвеца образовали союз жизни и смерти, толкая убитого дальше в воду. Лесьяра подхватило и, кружа, понесло вперед, будто листок огромной, дьявольской кувшинки. А потом обитавшая в Скотовой топи сила перестала рисоваться, и бондаря втащило под воду. Ряска сомкнулась, штопая прореху в зеленом покрове. Истинный пример для совести – сомкнуть уста и воспоминания.

– Мертвым всё ведомо, да? – с придыханием спросил Истимир.

Но ответа не последовало. В Скотовой топи царила всепоглощающая тишина. Ни всплеска, ни звона насекомых. Казалось, гибельное место замерло, давая человеку в полной мере распробовать содеянное. Этот неповторимый солоноватый вкус убийства… и безумия.