Опимия

Первым нарушил его ветеран. Вскинув голову и заметив, как несколько стервятников покружились в воздухе и уселись на крышу храма Конкордии, он сказал с изумлением и тревогой в голосе:

– Спаси нас, Кибела, мать богов… Что это?

Все тут же задрали головы, раздались крики ужаса, многие побледнели от страха.

– Какое недоброе предсказание!

– Посланцы беды!

В это время ферентарий вылетел на середину Форума, осадил лошадь, спрыгнул на землю, взял животное под уздцы и, протиснувшись сквозь толпу, предстал перед претором Марком Помпонием.

Тот встал с курульного кресла и, словно прочитав по лицу гонца страшное известие, спросил с тревогой в голосе:

– Откуда ты?

– Из лагеря под Аретием.

– Невеселое известие ты привез?

– Увы! Хуже некуда…

– Следуй за мной, – поспешно прервал его претор.

И, оставив ни с чем горожан, которые только что вместе с ним обсуждали общие дела, вошел в курию, а за ним скрылся и ферентарий.

Гонец коротко, с трудом находя слова, рассказал претору о том, как войско, ведомое консулом Фламинием, встретилось с Ганнибалом в болотистых теснинах среди холмов, окружающих Тразименское озеро, и было разбито в пух и прах. Сам консул погиб.

При этом известии претор пришел в смятение. Тем временем толпа снаружи, привлеченная отчасти приездом растрепанного ферентария, пришла в волнение от слухов, порожденных несколькими словами гонца, долетевшими до тех, кто стоял поближе к претору. Слухи эти разрастались, становясь все более значительными и важными по мере своего распространения в толпе, которая росла с каждым мгновением.

– Что произошло?

– Не знаю, спроси у Петрея.

– Я тоже ничего не знаю, клянусь Геркулесом! Не могу протолкнуться вперед… Хотел бы…

– Да что случилось?

– Думаю, что-то серьезное, клянусь Юноной Монетой![6]

– Серьезное?.. Лучше сказать – ужасное!

– Кто это говорит, о боги? Кто?

– Авдений, клянусь Геркулесом! Авдений был рядом с претором Помпонием, когда прибыл гонец.

– Гонец? Что, гонца прислали?

– А ты разве не знаешь?.. Вестник из лагеря Фламиния.

– Нет, от Гемина. Гонец прибыл из лагеря Гемина.

– И что нового?

– Было сражение?

– Ганнибала разбили?

– Да когда же прикончат этого варвара?..

– Что, убили этого коварного и хитрого карфагенянина?

– Я искренне верю в Гая Фламиния. Он человек открытый, смелый, честный, друг народа, противник патрициев…

– Что до меня, то я ему нисколько не верю…

– Он заносчив и легкомыслен…

– Поносит богов…

– Груб и нечестив…

– Да ладно, скажите же наконец, что за вести привез из лагеря гонец?

– Нас разбили…

– Эй, спишь, что ли? Тебе, верно, привиделся дурной сон?

– Я говорю правду, клянусь Юпитером Феретрием… Правду… Консул Фламиний и его армия разбиты… в пух и прах…

– Ужасное несчастье… Резня…

– Уверяю тебя, это была вторая битва при Аллии…[7]

– Да ты, святотатец, издеваешься над богами-покровителями Рима! Они никогда не допустили бы столь страшного события.

– Боги наслали на нас беду за наше неверие…

– О какой это беде вы говорите? – спросил один из только что подошедших.

– Наши войска разбиты… Погибли оба консула…

– А их армии разбежались…

– Десять тысяч римлян убито.

– Ливий Космиций слышал, будто ферентарий упоминал про двадцать тысяч!

– Да нет, тридцать, на нашу беду. В том убеждал меня Тит Вергунтей, а он был рядом с претором, когда прибыл посланец.

Так судили горожане в толпе, которая непрерывно присоединялась к той кучке, что стояла у ступеней курии. Легко представить уныние, охватывавшее людей, и возраставший, ширившийся с каждым мгновением страх, да оно и понятно.

А тут еще, удесятеряя неизвестность, страх и людской ор, по следам ферентария подоспели два верховых легионера, подавленных, выбившихся из сил, верхом на взмыленных лошадях, облаченных в доспехи, поскольку состояли они в тяжелой кавалерии, полагавшейся каждому легиону.

Возле курии легионеры спешились, справились о преторе и, отвечая обрывками слов на вопросы окруживших их людей, не без труда растолкали, ожесточившись, взволнованную подозрениями да слухами нахлынувшую на них толпу и проложили себе дорогу в курию.

А в это время на ближайшей площади Комиций[8], а точнее, возле статуи Пифагора, сошлись двое мужчин, остановились друг против друга; каждый смерил встречного взглядом, и оба тихонько вскрикнули от изумления.

Площадь Комиций была в это время пустынной, потому что находившиеся там люди, занятые беседой или просто гулявшие, привлеченные шумом, последовавшим за прибытием гонца из военного лагеря, бросились к расположенному чуть ниже Форуму, спускаясь по короткой, но широкой лестнице, соединявшей две площади.

– Варвар! – воскликнул тот из двух встретившихся людей, что был помоложе.

– Осквернитель, – ответил другой глухим голосом, и на лице его изобразилось презрение; слово это он выдавил с довольно-таки скверным произношением, выдавая слабое владение латинским языком.