Опьяненные страстью

С детства Себастьяна время от времени одолевали вспышки повышенной восприимчивости, «мыслительные штормы», как он называл их. Предвестником их служило невероятное обострение зрения, слуха, обоняния – всех чувств. Некогда подобное состояние пугало Себастьяна, и он предпочитал переждать его, спрятавшись в укромном уголке. Опасаясь, что поведение сына свидетельствует о душевной болезни или слабости, отец Себастьяна избивал его, чтобы отучить от подобных выходок, но испытанный способ не действовал. Во время приступов необыкновенная ясность мысли словно зачаровывала Себастьяна. С возрастом он научился управлять ими в своих целях. Иногда приступы приводили к ослепительному прозрению, в других случаях на Себастьяна нисходило состояние покоя, он будто погружался в транс.

Сегодня его мучило множество вопросов, вертящихся в голове. К примеру, он вспомнил о шифрованных депешах из штаба конногвардейского полка, полученных сегодня утром, по прибытии в Лондон. Их содержание было настолько тревожным, что, стань оно достоянием гласности, население всего южного побережья Англии охватила бы паника.

Французский флот, еще недавно рассеянный в Карибском море, в Атлантическом и Индийском океанах, собрался в гаванях Бреста, Рошфора, Лорьяна и Тулона, спешно поправляя такелаж. Шпионы докладывали, что более ста пятидесяти тысяч человек и десять тысяч лошадей собраны на французском берегу Ла-Манша, от Булони до Остенде. Вторжение в Англию казалось неизбежным.

Но вопросы национальной безопасности почему-то отступили в голове Себастьяна на второй план. Пока он бродил по туманным улицам, прежде всего его занимало пари, заключенное с Элиоттом.

В представлении Себастьяна истинным преступлением против женщин являлись законы, объявляющие брак институтом, в котором власть принадлежала исключительно мужчинам, а женщины были обязаны терпеть их тиранию и служить им. Этот горький, но полезный урок Себастьян усвоил по милости отца.

Ненасытный самец, обладатель взрывного, нетерпимого и жестокого нрава, Симон д’Арси содержал трех любовниц, в то время как его семья голодала и ходила в обносках. Когда здоровье его жены пошатнулось, Симон поселил под крышей своего дома блудницу. Потрясение и стыд свели мать Себастьяна в могилу.

В душе Себастьяна закипал давний гнев. Годы отцовской тирании оставили отчетливый отпечаток. Несмотря на все усилия вести размеренную и мирную жизнь, Себастьян ни на секунду не забывал, что в черном списке его грехов уже значится одна погибшая любовница.

– Бедняжка Мэг… – еле слышно пробормотал он. В девятнадцать лет она бросила Себастьяна ради престарелого волокиты, который обещал ей больше, чем прежний любовник. Алчность стоила ей жизни, но Себастьян винил в ее смерти прежде всего себя. Он не сумел спасти свою мать от отца и удержать Мэг от безрассудного поступка.

Он вызвал на дуэль убийцу Мэг, которого суд счел невиновным, и отомстил за несчастную, добившись от него извинений, но понимал, что Мэг не воскресить.

Как истинное дитя своего века, Себастьян был ученым, философом и естествоиспытателем. Он знал, как часто на судьбу человека влияет наследственность. Сам Себастьян унаследовал склонность к жестокости и мотовству. Что, если, несмотря на все усилия, он в конце концов превратится в распутника, подобно ненавистному отцу? Последствия этого превращения для его жены станут…

– Губительными, – прошептал он в безысходности.

Он уважал женщин, даже восхищался ими, но знал, что не заслуживает их доверия. Он просто не мог и не хотел погубить жизнь одной из них, сделать ее жертвой своей непредсказуемой натуры.

Но, возвращаясь к разговору с Элиоттом, он то и дело задавал себе главный вопрос: сумеет ли он помочь незаурядной женщине обрести независимость, выйти из подчинения самому ненадежному существу во вселенной – мужчине?

Завернув за угол, Себастьян, по-прежнему погруженный в мрачные мысли, вдруг с удивлением обнаружил, что оказался на Куин-Энн-гейт, некогда респектабельной, а ныне обветшавшей улице. Его удивление сменилось изумлением, когда в тусклом свете уличного фонаря он разглядел стройную фигурку в одеянии католической монахини.

Склонив голову и теребя одной рукой золотой крестик на цепочке, монахиня всматривалась в листок бумаги, который держала в другой руке.

Себастьян всем своим существом чувствовал ее растерянность и смущение. Легкое нетерпение, с которым монахиня вглядывалась в строки на бумаге, эхом отозвалось в его ушах. Всецело завороженный зрелищем, Себастьян замер в тени, наблюдая и прислушиваясь.