Операцию «Шторм» начать раньше…

— Извините, — подошла этим временем Лена, — а вы… работать к нам приехали или… — она кивнула на дымок, уже поднимавшийся гибкой тонкой лентой к небу.

— Извините и вы, — повернул к ней голову старший лейтенант и любезно улыбнулся. — Но в армии, будет вам известно, не работают, а служат.

— Какая разница!

— Не скажите, очень большая, — подперев голову рукой, начал рассматривать Желторотика Борис. Появившиеся, видимо, по весне крапинки вокруг носа и сам носик, вздернутый, а если смотреть вот так снизу — то вообще две темные дырочки, острый подбородочек, чуть ли не детская фигурка — Господи, неужели она и вправду подумала, что ему захотелось ущипнуть ее за ногу? Он потер щеку, и Лена, поняв, о чем он подумал, хмыкнула. Гордая, присела на свою штормовку, отвернулась. — Большая разница, — вернулся к теме разговора Борис. — Понимаете, — как маленькой, начал растолковывать он девушке, — под словом «работа» подразумевается какое-то определенное время. Допустим, у нас в стране восемь часов. Вся остальная деятельность — сверхурочно, но, кажется, уже и оплачивается по-другому. А армия тем временем служит, то есть она все двадцать четыре часа двадцать пять лет подряд имеет право владеть мной, им, — он указал на курсанта. — А вот когда кто-то посторонний начинает предъявлять к армии и к ее офицерам свои права… — Борис вновь потрогал щеку.

— Вы меня извините, конечно, — виновато — наконец-то! — посмотрела в его сторону Желторотик. — Я просто подумала, что вы…

Не стоило, наверное, Борису так откровенно улыбаться ее наивности. Лена вспыхнула, отбросив букет, резко встала и пошла в лес.

«Ишь ты, обиделась. И впрямь гордая», — подумал старший лейтенант, но, чувствуя на этот раз вину за собой, поднялся. Синий костюмчик Лены еще был виден среди зелени кустов, и Борис поспешил за девушкой. Догнал ее около заросшего рва, извивающегося среди деревьев.

— Траншея, — тихо сказала Лена, словно между ними ничего не произошло. — Здесь сильные бои были. И все заросло. Вот так и память зарастет.

— Пока есть вы, не зарастет, — желая сделать девушке приятное, сказал Борис. Боясь, как бы это не прозвучало слащаво, торопливо добавил: — Время просто свое берет. — И, продолжая тон примирения, произнес: — Но сколько же надо отрядов, чтобы поднять всех павших?

— Знаете, пока последний солдат не похоронен, война считается неоконченной. Кажется, это Суворов сказал. Но страшнее другое: пока они… здесь, — Лена присела перед траншеей, — они считаются не погибшими за Родину, а пропавшими без вести.

— Многих удалось установить?

— Три человека. Мало? Но все дело в том, что, когда солдаты попадали в окружение, они старались уничтожить все. Чтобы, если попадут в плен, это никак не отразилось на их родных.

— А как могло отразиться? — не понял Борис.

Теперь уже Лена посмотрела на него как на неразумного малыша. Но, поняв, что удивление старшего лейтенанта неподдельное, ответила вопросом на вопрос:

— А вы что, не знали, как относились во время войны к семьям тех, у кого муж, отец или брат попадал в плен и это становилось известным?

— Ну, сочувствовали.

— Ага, аж до Колымы.

Ледогоров удивленно посмотрел на девушку. Нет, не Желторотик она, никакой не Желторотик. А какие-то вещи знает и понимает глубже и основательнее его самого. И судит жестко.

— А вы давно работаете с отрядом?

— Четвертый год. Я сначала бухгалтером работала, а когда первый раз сходила на раскопы, перешла в школу — и к ребятам своим поближе, и пальцем меньше тыкают, что занимаюсь якобы не своим делом. И сверхурочные мне не платили, все в свои выходные да отпуска. Одним словом, тоже служила.

— Извините, — присел рядом Борис.

— Вы меня тоже.

— Товарищ старший лейтенант, — послышался голос курсанта. — Ау, обед готов.

— Пойдемте, — подал руку девушке Борис. — Попробуем солдатской каши.

— У меня бутерброды есть, не беспокойтесь.

— Да нет уж, придется. Потерпите недельку.

— Как недельку? — Лена даже остановилась. — Я просила вас на все лето.

— Меня?

— Ну, не вас лично, а хороших саперов.

— Значит, все-таки меня. Но предписание у меня только на неделю. Похожу с вами, оценю обстановку, доложу командованию, а уж оно будет принимать окончательное решение.

— Я вас не отпущу. — Лена стала перед старшим лейтенантом, уперла руки в бока, словно Борис должен был уехать сию минуту. — Я за себя не боюсь, но у меня ведь ребята, школьники. Мы вам покажем, как работаем. Им же ни битлов, ни сигарет, ни водки, ни в конечном счете хлеба не надо — дайте кусок земли с поля боя. Они ж анатомию человека своими пальцами изучают, очищая каждую косточку от земли. Они же песни у костра поют, они… они прошлым летом красноармейских лошадей хоронили, когда раскопали их кости — вот какие они! И я не хочу, чтобы кто-то из них подорвался.

— Знаете, я тоже, — серьезно ответил Борис. — Меня сюда за этим и прислали. Разберемся, и, может быть, еще больше людей пришлют, кто знает.

— Правда? — обрадовалась Лена.

— А почему бы и нет? У вас здесь и в самом деле такие огромные непроверенные площади, и это спустя столько лет после войны. Просто удивительно.